Источник:
Tokarzewsky Szymon. Ciernistym szlakiem. – Warszawa, 1909. [Токаржевский Ш. Тернистым путём. – Варшава, 1909. – На польском языке].
Шимон Токаржевский
ТЕРНИСТЫМ ПУТЁМ
Воспоминания о тюрьмах, каторжных работах и изгнании
Варшава, 1909
Страница 7 из 8
[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ]
А притом, 23 мая мы топили печи, грязь замёрзла, образуя кочки, о которые спотыкаются пешеходы, но никакие атмосферные изменения не заставят Галицкий муниципалитет очистить улицы города, о котором он призван заботиться.
Нам принадлежит узенькая полоска земли, которая тянется под нашими окнами и отгорожена от улицы деревянным штакетником. На этой полоске земли собрался целый склад ненужной рухляди, в общем, свалка, на которой местные коты назначают свои свидания, и всю ночь там проходят битвы и состязания.
Мы просили владелицу дома позволить нам посадить на этой свалке садик.
Она охотно согласилась.
Итак, мы с каноником Рогожинским собственноручно вскопали грядки, насыпали удобрения и семена, которыми пользуются в Варшаве и, обманутые теплом, посадили немного овощей и цветущих растений.
Но когда упал снег, всё нужно было укрыть соломой, чтобы не замёрзло, и остаётся надеяться, что вся наша работа и затраты не пойдут насмарку.
Это серое небо, эта бесцветность всего окружения, ввергали меня в депрессию.
И охватила меня страшная, дантовская безнадёжная печаль…
Я схватил посох и отправился за город над озером – на гору.
Взбудораженное озеро вздымает мутные волны, – местами ещё просвечивает ледяной покров, местами плывёт шуга.
На склонах горы обычно густо растёт папоротник – сейчас только какая-то веточка прислонилась к высокому дереву, что уже зазеленело – на вершине горы берёзы и рябина едва покрылись почками…
Срываю пару цветков, бесцветных и без запаха пародий на фиалки – которые встретил на пятиверстовой пристани, через которую пробегаю, и физически измученный, но нисколько не укреплённый морально, возвращаюсь домой.
Каноник ворчит и грозит мне простудой, бронхитом и потчует меня чаем с булкой собственного изготовления.
Я ем и пью, и думаю, что ровно два года назад выехал из Иркутска. Стояла жара, все деревья были покрыты листьями и цветами, растения буйствовали, трава только ждала косьбы… За сутки я проехал 219 вёрст, за вторые ещё 225 вёрст. И во всё это время не заметил никаких изменений температуры, только ночи бывали холодноваты… Всё это я помню отлично и сравниваю с сегодняшней действительностью.
Какая перемена… Какая разница – но к худшему, к худшему, хуже не бывает.
……………………………………
……………………………………
……………………………………
В день Святого Иосифа мы похоронили тут изгнанника-капуцина.
В некоторых местностях в погребальные обряды вмешиваются местные духовники.
То ли так заботятся о спасении души умершего?...
Или просто в поисках заработка?... Так или иначе, а вмешиваются.
В Галиче – нет! В Галиче все римско-католические обряды отправляются свободно, без вмешательства посторонних господ, духовных или светских.
Через неделю после погребения капуцина случилось весьма трагичное происшествие.
Пребывал здесь униатский ксёндз.
Когда его коллеги приняли восточный обряд, он пожелал остаться в том, в каком родился.
Это вызвало коллизии, столкновения, в результате чего его перевели из его местожительства сюда… к Галичскому озеру.
В Галич он прибыл несколько лет назад, постепенно из задумчивого и неразговорчивого стал меланхоликом, а из меланхолии впал в потерю разума… Исправник отправил беднягу в Кострому, в больницу, где, по правилам, ему должны вернуть «здравый рассудок».
Дай-то Боже, но сомневаюсь, очень сомневаюсь.
В Галиче остались его мать, жена и шестеро детей, малых детей, без всяких, совершенно без всяких средств существования.
Будем помогать этой несчастной семье, по мере возможности.
Что делать, если мы сами до того убогие!...
За так называемые «кормовые» (шесть рублей ежемесячно для шляхты и три рубля – для остальных), за эти деньги я поблагодарил, осев в Галиче, но запасы, привезённые из Иркутска, – тают с пугающей скоростью.
Что будет, когда они исчерпаются в конец?
……………………………………
……………………………………
Из Усмани прибывает Гервазий Гзовский. Там их несколько человек содержат лавку, что, по крайней мере, не позволит им помереть с голоду.
На прошлой неделе Гервазенько сообщил мне, что 4 марта 1877г. проводил на станцию Валентия Левандовского, с которым жил вместе, и который получил позволение вернуться в Варшаву.
В жизни своей Валентий Левандовский проходил разными путями.
В 1848-м, как капитан, участвовал в кампании в одном из польских легионов, воевавших в Венгрии.
При стычке с русским войском в плен попал некий капитан Дрейер.
Участники кампании сразу же хотели капитана Дрейера повесить.
Воспротивился Валентий Левандовский, вполне оправданно. Потому что к военнопленным не предусмотрено применять наказание через повешение.
Но поскольку во время последующих военных маршей пленного трудно было стеречь, капитан Левандовский велел нескольким своим солдатам проводить Дрейера в ближайшее российское расположение.
После венгерской войны Левандовский уехал во Францию.
В польской школе в Батиньолле преподавал польский язык до самого начала нашего восстания.
В 1863г. Валентий Левандовский встал во главе повстанцев в Подлеском.
Когда его, тяжело раненого, почти умирающего, привезли в Седлец, Левандовский во второй раз встретился с Дрейером в лазарете.
Теперь тот был важной фигурой: генерал-адъютант и одновременно военный начальник Седлецкой губернии.
Дрейер сразу узнал Левандовского. Вспомнил своё критическое положение в Венгерском походе и решил отплатить добром за добро.
То, что глава Польского Легиона в Венгрии сделал для капитана русской армии – российский генерал и военный начальник не забыл, и решил сохранить жизнь главе бывшей повстанческой армии.
Валентия Левандовского, несомненно, приговорили бы к смертной казни, – но Дрейер всё устроил так, что Левандовского осудили очень милостиво и отправили на поселение в Красноярскую губернию.
Но разве Валюш мог спокойно там усидеть без борьбы и заговоров!...
Что-то он опять предпринял в связи с «Байкальским делом».
Привезли его в Иркутск, посадили в тюрьму, судили и выслали аж в Якутскую область.
Из-за этого нового обвинения манифест 1874г. его не коснулся.
Лишь впоследствии ему позволили выехать в Россию. Брат его ездил в Петербург. Уж какими путями, какими средствами? – Не знаю. Важно то, что он добыл ему позволение вернуться в Варшаву, которую Левандовский по настоящему не знал.
Там он жил на улице Хмельной и в частном помещении содержал склад чая.
Если торговля хоть сколько-нибудь процветает, но больших доходов не приносит, – то всё-таки он на своей земле и живётся ему весело, о чём узнаю из писем к дочери моего приятеля, коллеги по Модлину, Галине Лесчинской, которая мне сообщает:
«По совету Дорогого Пана, чай мы покупаем только у полковника Левандовского, с которым мы тоже знакомы. Моя матушка сомневается, что полковник получает от своей торговли какой-нибудь интерес, потому что его фунты какие-то уж очень огромные!! Наверное, они со значительным перевесом. Я очень благодарна Дорогому Пану за знакомство с полковником. Он просто неутомим!... Проектирует, что “в случае чего” встанет во главе полка только из барышень. Полк будет называться “имени Хжановской”. Он обдумал даже цвет и покрой наших мундиров»…
– Ну! Ну! Полковничек здорово забавляется среди своих будущих подчинённых, – но если об этих проектах узнает варшавская полиция, полковник Левандовский[80] точно угодит в Якутск, – замечает, прочитав это письмо, каноник Рогожинский, – замечание вполне обоснованное.
……………………………………
……………………………………
Каноник Рогожинский часто прихварывает. Каждая его болезнь обуревает меня тревогой, невыразимой тревогой.
Галицкий исправник – человек порядочный и сочувственный. Когда местный лекарь решил, что канонику нужно показаться ларингологу, исправник согласился, чтобы мы вдвоём поехали в Кострому, под честное слово, что не сбежим. В Костроме живёт известный на всю губернию ларинголог.
До Костромы на почтовом тарантасе с нами ехал жандарм, который в Костроме передал нас под опеку местной полицейской власти и вернулся в Галич.
Мы устроились в частном доме.
Пока каноник Рогожинский лечился у своего знаменитого ларинголога, я бродил по городу.
Кострома на левом берегу Волги, около устья этой реки, и выглядит хорошо обстроенным городом. В нём есть гимназии: мужская и женская, 40 церквей и 30 табачных фабрик, а также – полотно, которое пользуется большим спросом и очень крепкое. Можно было бы назвать Кострому благоустроенным местом, кабы не пыль, которую, если кто её не видел, и представить не может.
Африканская жара, которая здесь царит, высушила землю так, что ноги до самой косточки тонут в пыли, ибо брусчатка есть только на самых главных улицах. Построенная над судоходными реками, Кострома ведёт оживлённую торговлю, главным образом, сельскохозяйственными продуктами. Повсюду известна пшеница «Костромка». В удобной местной пристани так и снуют и причаливают то пароходы, то почтовые, то пассажирские корабли.
На прядильные и ткацкие фабрики привозят мастеров из Шлёнска, даже из Бельфельда и Англии.
Кострома – оживлённый город, но мне показался очень скучным.
Сын нашей хозяйки, студент Московского Университета, который проводит здесь каникулы, проводил меня по городу и показал местные достопримечательности.
Немного же их тут, этих достопримечательностей, но всё же имеются.
За рекой стоит монастырь, а на его территории – дом, где жил когда-то царь Михаил Федорович Романов, основатель нынешней Династии.
По местным преданиям, какие-то поляки искали его, якобы, чтобы убить.
Они взяли себе проводника: Сусанина. Тот повёл их по непроходимым пущам и болотам и, в конце концов, поляки его убили.
В 1852г. этому Сусанину на Костромской площади поставили памятник, состоящий из необыкновенно высокой колонны со статуей царя Михаила Фёдоровича на вершине. У подножья колонны вырезаны сцены, представляющие убийство Сусанина.
Костомаров утверждает, что вся эта история – миф. Это я сам читал.
Мой cicerone[81], студент Московского Университета, утверждает, что это – исторический факт.
Не располагая доводами pro и contra[82], не берусь с ним спорить.
Домик царя Михаила Фёдоровича – красивый археологический «осколок». Особенно примечательны декоративные кафельные печи и старинная мебель.
Кострома гордится своим громко названным бульваром.
Этот бульвар – излюбленное место для прогулок костромских жителей.
Я тоже несколько раз прошёлся по бульвару.
Прохаживаясь, среди прекрасного пола высматривал, есть ли красавицы.
Искал… Искал… И ничего не нашёл…
Прежде всего костромские дамы одеты очень странно в сарафаны, то есть нечто вроде свободных шлафроков, и, может, поэтому все дамы, которых я видел на костромской бульваре, показались мне некрасивыми и неуклюжими.
Лечение на самом деле очень помогло канонику в его болезни.
Когда мы вернулись в Галич, и сразу же побежали представиться исправнику, тот нас очень благодарил, что мы сдержали слово и вернулись честь по чести.
Эту благодарность можно бы посчитать обидным напоминанием о нашей зависимости, но всё было сказано от чистого сердца… Очевидно, не все здесь и не всегда придерживаются честного слова…
Что ни край, то свой обычай!
……………………………………
……………………………………
……………………………………
Владелец лавки завернул купленные у него предметы и какой-то печатный лист. Приношу покупку домой, разворачиваю и вижу: несколько листов «Вестника Европы».
Глаз мой сразу выловил слова: «Польская интрига».
Ого! Это не шутки! Опять что-то новенькое.
Читаю.
Автор этой статьи, или, вернее, этой юморески, рассказывает (я, конечно, передаю только содержание):
Он прямо из Карлсбада приехал в Москву, измученный лечением в течение нескольких недель и долгой поездки.
Остановился в первосортном отеле и в одной из лучших комнат отеля заночевал.
Раздевается, бросается на кровать, гасит свет – засыпает…
Снится ему, что его уложили на болотное ложе, с постелью из острых гвоздей и шпилек.
Сон становится таким кошмарным, что превращается в муку.
Он просыпается… Зажигает свет и что он видит?...
Вся постель, – нет, ещё хуже! всё его бельё покрыто миллиардами серых, чёрных и коричневых паразитов…
– Спасите! Спасите! Эти гады высосут из меня всю кровь…
Он вскакивает с кровати… Тревожно звонит и кричит в голос.
Является слуга… Входят соседи…
– Позовите хозяина! – взывает он. – Позовите хозяина, господа!
Является хозяин…
– Смотри, пан! – кричит постоялец, показывая ему постель и всё тело в красных пятнах. – Смотри, какие у тебя порядки!
Хозяин отеля разводит руками, качает головой:
– Низко кланяюсь Вашему Высокоблагородию, – говорит, – и заверяю вас, что я ничуть не виноват.
– Вы не виноваты?... Ничего себе! А кто тогда?
Хозяин глядит на пострадавшего сочувственно и несколько насмешливо.
– Ваше Благородие, – говорит он, наконец, – видно, вы газет не читаете и не знаете, что почтенный литератор, пан Катков написал и доказал документально, что если в наших домах имеются эти, как вы их назвали, Ваше Благородие, паразиты, то виной тому только «польская интрига». Низко кланяюсь Вашему Высокоблагородию.
Уходит.
Мы с каноником посмеялись над этой юмореской, но в смехе нашем была и скрытая обида, и бессильное возмущение. Видно, автор юморески – друг поляков…
……………………………………
……………………………………
От коллеги приходят печальные вести. В Кирсанове[83] умер поселенец Карчмарский, а после него Адам Вьелунский.
В Спасске[84] умер ксёндз Качоровский, а в Усмани – часовщик Пенский.
Теперь уже они свободны от всех дозоров: тайного и явного.
……………………………………
……………………………………
В Галич приехали два брата Щербинские.
Жили они в округе Балаганском, в Иркутской губернии. Свой путь до Галича прошли этапом, так что в дороге провели несколько месяцев.
Щербинские родом из Волыни. Их родителей уже нет в живых – родственники, как мы смогли понять, люди малообеспеченные. Помочь им никто не сможет. А положение бедных изгнанников просто удручающее.
Уж, конечно, с голоду мы им умереть не дадим. Хуже обстоят дела с бельём и одеждой, которых у нас самих не слишком много.
Танаевский из Спасска, Крушинский, Чарковский, Кьетлинский и Майевский, поселенцы из Усмани, обратились за позволением вернуться на Родину.
Я тоже от времени до времени посылаю разным знакомым мне особам в Петербург просьбы на имя петербургского шефа жандармов с прошением о возвращении…
Бесполезно…
Единственно, граф Шувалов ответил мне благосклонно, но варшавские наместники яро противились моему возвращению в Варшаву.
Трудно! Подчинение необходимости – всемогущая госпожа. Мы с ней издавна живём в добром согласии.
Значит, надо набраться терпения.
……………………………………
……………………………………
Галич в смятении и чрезвычайном возбуждении – Россия объявила войну Турции…
Обычно после войны наступает мир – афоризм не новый и не слишком сложный, но мы с каноником повторяем его часто и по ассоциации приходим к мысли, что после «мира» будет объявлен какой-нибудь манифест, какая-нибудь амнистия, как это было после Крымской войны. Но, пока наступит мир, манифест, амнистия, мы, поляки, политические ссыльные, можем вследствие войны претерпеть всякие невзгоды.
Ибо:
Бытует такая вещь, что в Галич должны прислать двести турецких пленников. Для них уже приготовлено помещение: два дома, один из коих напротив нашего жилища. Имеется ввиду квартира, которую занимают солдаты, составляющие Галицкую окружную команду. Солдат расквартируют по домам, а прежнее их жильё займут турецкие пленные.
Это обстоятельство, по нашему разумению, не сулит нам ничего хорошего.
В общем, предвидим, что в известном смысле нам будет хуже.
Прежде всего, как только 200 человек, ничего не производящих, прибудут в маленький город, все товары подскочат в цене.
Это неизбежно.
Да и сейчас не скажешь, что в Галиче продукты продаются по умеренным ценам.
Галич расположен над большим озером, рыболовство приносит жителям несколько десятков тысяч рублей годового дохода, а фунт щуки стоит 20 копеек. Думаю, что по такой цене и в Варшаве можно щуку купить!...
Цены на крупы, муку, также – как для Галича – высокие, и постоянно растут, а в соседней губернии: Казанской и Вятской, население голодует.
Если цены на продукты питания поднимутся ещё, нам с каноником придётся сидеть голодом.
И в довершение несчастья, нас могут ещё и выслать в более далёкие края.
Недавно в Галич прибыл некий поселенец, который до того жил в Макарьеве, над Волгой. Этот поселенец, человек интеллигентный, не мог найти работы и служил возницей. Хозяева были им довольны.
При первом известии, что привезут пленных турок, исправник велел ему выехать из Макарьева в Галич, мотивируя выселение тем, что «в Макарьеве окажется слишком много ртов».
Может, и мы, не в добрый час, получим приказ выехать? Это было бы ужасно, для нас это было бы уже последнее разорение!...
За несколько лет у нас собралась неплохая обстановка. Всё это надо было бы либо раздарить, потому что здесь никто не купит, а на новом месте за неимением средств нам бы не удалось приобрести ничего нужного.
Хоть бы Бог дал, чтобы нас оставили на месте.
…………………………………
…………………………………
Прибыли турецкие пленные.
За неделю через Галич в Чухлому прошло их более восьмидесяти. Вчерашняя партия тоже состояла из нескольких десятков, и направлялась в Бую.
Ожидается ещё две партии: одна направится в Кологрив, другая – в Солигалич, а пятая пока останется в нашем городе.
Когда прошла первая партия, был сильный мороз – четырнадцать турков, больных тифом, взяли в госпиталь. Трое уже отправились к праотцам.
Несчастные, никогда более они не увидят своей Родины!
Весь город высыпал смотреть на турков. Жители одаривали их, чем только могли. Давали чай, сахар, табак, рукавицы, обувь, даже деньги.
Турки ходили по городу группами в сопровождении только одного солдата. Вчера ходили уже без стражи.
Одни турки одеты прилично, другие – очень бедно.
Я видел турка в мундире российской гвардии, некоторые в русских шинелях, иные в бурках с капюшоном или в своих форменных плащах.
Одни были в фесках, другие в тюрбанах, некоторые в сапогах, другие в постолах, какие носят закарпатские горцы, несколько носили лапти местного изготовления.
Глядя на этих турков, невольно вспоминал наши походы по Сибири.
Точно также среди нас было много бедных. Точно также местное население повсюду выходило, чтобы на нас поглядеть…
Точно так нам давали подарки, только мы их не принимали… Точно так нас водили сперва с сильным эскортом, а потом уже – нет.
Позднее, можно сказать, что мы уже сами ходили к предназначенной нам местности.
Если из Красноярска до Иркутска нам давали только одного казака на 101 человек, то потом всё это стало только формальностью, и казак служил только проводником, а не дозорным. Каждый из нас мог бы отлучиться из партии, мог бы сбежать, но ни один поляк так не поступил, никто не имел охоты стать бродягой.
Впоследствии нам нередко предлагали взять на хранение деньги, предназначенные на содержание ссыльных в походе.
Но никто из нас не хотел брать на себя кассу, тем не менее, офицер, отправляющий партию в этап, велел казаку хорошо за нами следить!
…………………………………
…………………………………
«Кто затронет восточный вопрос, тот разрушит войной всю Европу», – такую угрозу мы читали перед войной в какой-то заграничной газете.
А, тем не менее, Россия «затронула восточный вопрос», но кроме неё ни одна европейская армия не сдвинулась с места… Никто и пальцем не повёл…
Миерославский собирается в Сербию.
Счастливой дороги!
Хотя, возможно, он свой отъезд и отложит, потому что сербам что-то несладко пришлось в битвах под Джунисом и Алексиначем… Делиград и Крушевач в осаде.
Где бы сейчас находился Миерославский? По какую сторону? Может, в Чуприи?...
Каждое воскресенье, каждый вторник, каждый четверг сижу дома и ожидаю приезд почтальона, который привозит газеты, из коих я узнаю лишь о том, что «спасители угнетённых славян» треплют шкуру гиганта, которого наш король Ян III отогнал когда-то от Вены.
………………………………………
Плевна пала.
Жаль мне дельного Османа Пашу. Бедный «Гази».
По крайней мере, враг почтил его мужество.
………………………………………
Мирный договор подписан.
………………………………………
………………………………………
Некий молодой врач из Варшавы, с которым иногда переписываюсь, и который сейчас служит лекарем при российской армии, сообщает мне такой факт:
Корпус российского войска вошёл в деревню Ески-Загры. Разведчик, сопровождавший этот корпус, шепнул солдатам, что в земле укрыты сокровища, и указал место, где они закопаны.
Солдаты поняли буквально сообщение шпика, ожидали найти деньги и драгоценности, и сразу начали копать в указанном месте.
Вскоре добыли только амфоры с розовым маслом и были страшно разочарованы.
Если бы хоть горилку нашли в этих амфорах!
Обида на разведчика была столь велика, что ему пришлось спрятаться, потому что разочарованные в своих расчётах вояки содрали бы с него шкуру, считая его донос издёвкой.
Но всё же, что с этой добычей делать?
Чтоб зря не пропадала, солдаты решили смазать розовым маслом сапоги, сколько только смогут впитать.
По крайней мере, сапоги будут мягкими и станут пахнуть «жиром»!
Вскоре после этой акции захворали все, кто смазал сапоги розовым маслом.
Запах был таким сильным, что «одурил» их, вызвал конвульсии и головную боль.
Наш знакомый доктор-корреспондент в течение нескольких дней получил в своей амбулатории настоящую «татарскую пляску», как после какого-нибудь военного сражения.
……………………………………
……………………………………
Мирный договор подписан.
Амнистии нет.
Снова высылаю шефу жандармов просьбу, чтоб мне позволили возвратиться за Урал, мотивируя это тем, что там я могу найти доходную работу у Поклевского-Козиелла в Талице, а тут работы найти не могу и никакими средствами для существования не располагаю, и даже «кормовые»[85] не получаю, потому что при приезде в Галич от них отказался.
И на эту просьбу, как и на все прочие, я получил отказ.
Терпение моё подходит к концу.
………………………………………
………………………………………
29 марта 1880г.
Заграничные и российские газеты обычно полны описаний страшных петербургских событий.[86]
Сейчас, конечно, читаю очень много. Знакомый из Варшавы присылает мне множество газет.
В последнем номере «Русских ведомостей» особое внимание я обратил на статью, из которой узнал, что Катков в своей газете вину за печальное событие возлагает на наш народ – на поляков.
«Русские ведомости» называют это низкой и ничем не обоснованной инсинуацией.
Если бы такие инсинуации кончились только газетной полемикой, – не беда!
Но – что хуже! «Московские ведомости», орган Каткова, читают люди необразованные, неразвитые, тёмные, притом пламенные фанатики, люди, не имеющие своего мнения и верящие в печатное слово, как в догму.
Но до какой же оргии ненависти, до каких яростных вспышек в этой самой численной массе России, тёмной и фанатичной, могла привести инсинуация Каткова?...
Конечно, наша польская пресса, как уже не раз случалось, ответит Каткову надлежащим образом, и опровергнет его подлые инсинуации убедительными аргументами, но что это даст?
Голос польской прессы не доходит до тёмных масс русского народа, он её не поймёт.
А даже и дошла бы, и была воспринята, всё равно не найдёт понимания, а Катков и дальше станет проводить свою преступную деятельность, дальше и неустанно сея национальную рознь между двумя народами, принуждёнными «guand meme»[87] жить в политическом и экономическом единстве.
Читая инсинуации Каткова, задаюсь вопросом, неужели этот человек перестал признавать учение Христово?...
Почему, сочиняя лживые статьи о поляках и Польше, почему подписывает их только первым слогом своей фамилии? Почему так хотел бы – что видно из его писаний – полного уничтожения нашего народа?...
Почему Скворцов, редактор «Русских ведомостей», восстаёт против подлых оскорблений и беспочвенной клеветы Каткова, но почему молчат другие русские редакторы и другие российские писатели?...
Если бы речь шла о других народах, такого инсинуатора несомненно бы заклеймили позором и заставили бы замолчать.
Трудно, поистине, поверить, что Катков в 1840г. в Москве принадлежал к той молодёжи, к какой относился и критик Белинский, что он принадлежал к молодёжи, которая группировалась около уважительного в обхождении и глубоко мыслящего Станкевича.
Было время, когда Катков, либерал, вместе с другими во всё горло кричал: «vae victoribus!»[88].
Превратившись в реакционера, Катков неустанно и тоже во всё горло кричит: «vae victis!»[89].
……………………………………
……………………………………
Ни один посев не даёт таких обильных и цепких плодов, как посев ненависти, и именно ненависти национальной.
Я узнал это на собственном опыте.
За упокой души царя Александра II предстоял траурный молебен одновременно во всех Галицких церквах.
Исправник уведомил нас, чтобы мы на этом молебне присутствовали.
Мы пошли в ближайшую церковь.
Обычно, все молебны в Галиче кончаются в кабаках с эпилогом в виде ссоры, драки и ночлега в полицейской тюрьме.
В день траурного молебна всё шло своим чередом и по обычной программе.
После полудня каноник Рогожинский и я вышли по делам.
На обратном пути к нам присоединились ещё несколько коллег.
Мы прошли мимо кабака, из которого вывалилась толпа пьяниц.
Кто-то крикнул:
– Вот политические ссыльные! Скотина, сволочь, поляки!
Мы делаем вид, что не слышим, сохраняя спокойное выражение лица, чтобы толпа подумала, что мы не понимаем, кого касаются эти оскорбления.
Идём, не прибавляя шага.
Толпа загораживает нам дорогу и встаёт поперёк улицы.
Какой-то голос твердит:
– Поляки! Мерзавцы! Предатели! Цареубийцы!
Мужик в перкалевой клетчатой рубашке, в суконной шапке, этакий грузный детина, с глазами, налитыми кровью, орёт:
– Поляки! Цареубийцы!
– Поляки! Цареубийцы! – повторяли сотни охрипших пьяных голосов…
Сотни кулаков поднимаются и оборачиваются к нам…
Разгорячённая толпа окружает нас закрытым кольцом, которое как палаческий обруч всё больше смыкается вокруг нас… Кулаки приближаются к нашим головам, к нашим лицам…
– На землю цареубийц! – рычит толпа.
Смерть уже глядит нам в очи… Смерть страшная: быть убитыми кулаками и раздавленными сапогами разъярённой толпы.
Мы даже не пытаемся обороняться, да и каким способом?...
Мы обречённо молчим…
Вверяем наши души Господу Богу…
Каноник Рогожинский даёт нам отпущение грехов in extremis[90].
Отчизны милой уж не увидим никогда…
В этих обстоятельствах ждать помощи не откуда.
Услышав визги и крики, исправник, предвидя какие-то эксцессы, прибегает с полицейскими.
Даже полицейским нелегко разогнать пьяную и разъярённую толпу…
Заводил стегают палашами по лбам и плечам, и ведут под арест.
Домой нас провожает сам исправник.
……………………………………
Владелица дома, которая раньше относилась к нам очень доброжелательно, и в день Нового года нам с каноником Рогожинским аж из Костромы посылала открытки с подписью: La plus bonne annee![91] – сейчас рада бы нас утопить в ложке воды.
Но этой бабе импонирует опёка высокого полицейского чиновника и его к нам доброжелательность.
Исправник заходит в её квартиру, что-то ей говорит, объясняет, и, видно, этому порядочному человеку удаётся ей что-то втолковать про то, что ко всему, что произошло в Петербурге, мы не имели никакого отношения.
Вмешательство исправника приносит нужный результат. Наши отношения с хозяйкой вновь стали приязненными.
………………………………
………………………………
Галинка Лесчинская пишет мне:
«Выезжаем с Матушкой в Остенд – укрепиться морскими купаниями.
Для глубокоуважаемого Каноника Теодора и для Дорогого Пана мы привезём конфеты и пряники, которые вы получите через несколько дней»…
Каноник Рогожинский, который сейчас мается животом, и часами сидит дома, как в осаде, хмуро говорит:
– Мы, бывает, не знаем, где взять кусочек хлеба, а эта девица обещает нам заморские вкусности.
– Не ворчите, Ваше Преосвященство, не ворчите, – защищаю дочку моей приятельницы и моего тюремного коллеги. – Уверен, что «эта девица» пришлёт нам что-нибудь, чем вы будете довольны.
Как всегда, из Варшавы посылка приходит на моё имя.
Собственноручно приношу её с почты и развёртываю.
Каноник вроде бы в эту сторону и не смотрит. Но я понимаю, что он искоса на меня поглядывает, следит за моими движениями и присматривается к содержимому пакетов, которые я вынимаю из ящика. В первую очередь пакет с надписью:
Noppeney Ostende
В пакете – одни шоколадки. В другом пакете – только пряники.
Каноник уже не выдерживает:
– И больше ничего? – спрашивает.
– А ничего! – отвечаю.
– Должна была бы что-нибудь с моря прислать. Что она думает, – что мы дети? – вспыхивает каноник.
Я, разочарованный, сижу над этими пачками конфет и пряников, опустив «нос на квинту», и размышляю.
Наконец, начинаю осматривать деревянный ящик, ощупываю его.
– Ага! – кричу. – Двойное дно! – и отрываю дощечку.
Под ней – ещё полотно, а под ним – две брошюрки со свежими датами.
– Extrait des memoires inedits d’un ex-ministre.[92]
И:
Les meres ennemes
Drame
par
Catulle Mendes[93]
– Ну и как? – кричу. – Так подписала Галина.
– Ну! Ну! – успокаивается ксёндз Теодор.
...– Читайте!
Хватаю первую брошюру. Из неё узнаю, что:
Дня 20 марта 1881г. царь Александр III созвал Совет Министров, с целью решения вопроса: нужна ли России конституция?
© М. Кушникова, перевод, 2007.
© М. Кушникова, В. Тогулев, предисловие, составление, 2007.
© А. Брагин, оформление интернет-сайта, 2007.