Источник:
Tokarzewsky Szymon. Ciernistym szlakiem. – Warszawa, 1909. [Токаржевский Ш. Тернистым путём. – Варшава, 1909. – На польском языке].
Шимон Токаржевский
ТЕРНИСТЫМ ПУТЁМ
Воспоминания о тюрьмах, каторжных работах и изгнании
Варшава, 1909
Страница 6 из 8
[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ]
Выливаем из стаканов чай и идём к источнику, который мы видели по дороге к балагану.
Гервазий Гзовский, самый старший среди нас, один из швиентокжижских, рецидивист, каторжник и поселенец, замыкает шествие, благодушно улыбаясь.
Упоительное благоухание доносится из лесной гущи, сказочное обилие душистых трав и цветов овевает скалу, из которой сочится чистый, как хрусталь, источник.
Под этот миниатюрный водопад подставляем свои стаканы и пьём предложенный Д. тост.
От лунного сияния вокруг светло, как днём.
С появлением луны, понимаем, что уже поздно.
Возвращаемся в наш «ночлежный» сарай. На обратном пути Гервазий Гзовский своим basso profundo[74] запевает:
Кто хочет в роскоши пожить,
Пусть в партию идёт служить…
Узнаём песню… Вспоминаем слова и мелодию:
Пусть в партию идёт служить…
Голод, холод, всё узнает,
И лесной росы попьёт.
…………………………………………
На войнушке благодать,
Как с коня улан спадёт,
Не надейся, не поднимут,
Лишь конями перетопчут.
А что юные лета?
Барабан бьёт: «тра-та-та!».
…………………………………………
Тайга вся серебряная от лунного сияния.
Мы не зажигаем света в комнате и устраиваемся на разостланном сене.
Наши разговоры и наши мысли всё кружат и кружат около тех фигур, которые в венгерках и конфедератках, чтобы «в роскоши пожить», пили в лесу «лесную росу»…
Наши разговоры и мысли кружат и вокруг «возлюбленных» братьев сибиряков, политических преступников.
………………………………………
Мы вспоминаем невесту Виенцковского, которая полтора года добиралась до Нерчинских заводов, чтобы там обвенчаться со своим возлюбленным.
Это было в сороковых…
………………………………………
А в шестидесятых вспоминаем:
Графиня Грабовская из Великого Можейкова в Литве, ведь тоже добралась до Нерчинска, чтобы найти своего жениха, узника и каторжника, Оскьерского.
Обе эти пары обвенчал священник иркутского прихода Кшиштоф Швермицкий.
Вспоминаем жену Михаила Грушецкого[75], которая за своим мужем, высланным с партией из Киева, ехала в бричке, гружённой провизией.
Опережая партию, на каждом постое, готовила горячие блюда для мужа и других политических преступников.
Не раз случалось, что злобный или пьяный конвойный офицер не позволял кормить политических преступников. Не раз велел выливать приготовленную еду. Не говоря о затратах, кровавый труд верной жены безжалостно выбрасывали.
………………………………………
Вспоминаем молоденькую и красивую жену доктора Грушецкого Л., которая за своим мужем дошла из Киева до Усола.
В партии, среди преступников, вспыхнула оспа.
Заразилась ею и панна Л.
Её нужно было доставить в госпиталь в Тобольск.
Какие в этом госпитале были заботы о больных, такое и лечение. Оспа отняла у панны Л. её красоту, навсегда пометив её красивое личико.
………………………………………
Наконец, разговор сникает, и умолкает совсем.
Тишина окутывает комнату…
В овевающих меня полусонных мечтах проплывают знакомые мне лица, о которых мы говорили вечером, и вместе с ними фантастические фигуры с голубыми глазами и золотистыми косами… Какие-то чудесные Боженны и Доброславы, дочери воеводов и жупанов…
Длинный хоровод этих фигур всплывает из лунного света… движется… исчезает… и, наконец, бледнеет, бледнеет и исчезает вовсе…
Засыпаю крепким сном изнурённого путника.
………………………………………
………………………………………
На следующий день Гервазий Гзовский рассказал нам об отравлении поляков-политических преступников в больницах.
Бывало, тяжело заболеет кто-нибудь из идущих с партией в Сибирь на каторгу, или на поселение. Его доставляют в ближайшую больницу.
Если у него имеется какое-нибудь имущество, чемодан с одеждой, а к тому же какие-то деньги, это тут же разжигало интерес бандитов, будило желание присвоить себе имущество поселенца.
Отравление больных бандиты осуществляли с ведома фельдшера в компании с больничной прислугой.
Прислуга часто бывала из экс-каторжников или из криминальных.
Отравить больного было совсем не трудно.
К медикаментам, предписанным врачом, досыпали какой-нибудь яд, но только медленного действия, чтобы отравленный не скончался сразу, а умирал постепенно.
Такой отравленный умирал – и конец… Похоронили его – и баста.
Для лекаря, для больничного начальства он значил не больше, чем увядший лист, упавший с дерева.
Ведь это всего лишь политический преступник, притом поляк.
Случалось иногда, что такие отравленные больные выживали. Но, уцелев в больнице, навсегда теряли своё здоровье.
……………………………………
……………………………………
Город Сургут был заложен князем Барятинским в XVI веке на месте древней крепости князя Остяцкого племени, который некогда играл важную роль в истории Сибири.
В Сургутском округе проживают разные народы.
Населённость здесь увеличивается «наплывами», по большей части из изгнанников российской империи.
Конечно, хватает и польских изгнанников.
……………………………………
…По Оби плывём на корабле.
На маленьком челне из берёзовой коры, таком лёгком, что при необходимости его можно погрузить на плечи, и зовут его душегубка, на таком челне подплывает к нам остяк.
Ему удалось наловить много стерляди, и он хочет обменять её на одежду или на хлеб.
Он привязал свой челнок к лодке, какие корабли часто тащат за собой, остяка вытащили на лодку и началась торговля.
Ржаного хлеба, правда, уже почерствевшего, было у нас с избытком, и мы охотно наделили им остяка.
Дары наши он складывал в свой челночок, который, видно, неправильно поставленный, переломился наполовину.
Так что остяк, рад – не рад, а вынужден был плыть с нами.
Несколько наших коллег играли на разных инструментах.
Двое – на скрипках, один – на флейте, один – на кларнете, и кроме того было 15 человек, поющих очень слаженно хором.
Когда зазвучал оркестр и хор, остяк вздрогнул. Уставился на играющих и поющих, и встал недвижимо, как изваяние.
Этот остяк, этот сын лесной пущи, столь далёкой от цивилизации, никогда в своей жизни не слышал ни подобного пения, ни такой музыки.
Таким образом, в этих местах впервые прозвучало эхо польской песни и мелодии польской музыки.
Остяк сопутствовал нам пару часов, и только тогда вспомнил о своей сакле, когда музыка умолкла.
…………………………………
…………………………………
В Укирзе 1 сентября ночуем у Цыгла…
За Верхнеудинском, в Кубанской встречаем Заренбского.
…………………………………
В Посолит 10 сентября наш багаж плывёт на барже, которая должна нас доставить через озеро Байкал шириной в шестьсот вёрст, отделяющее Забайкальский край от Иркутска, это самое большое из всех пресных озёр, не только в Сибири, но и во всём мире.
Говорим о цели нашего пути, об Иркутске, который нам назначен как место поселения.
В этом городе мы встретим много коллег-изгнанников, которые с Александровского завода (напоминаю: Александровск на Амуре и Александровский завод – два разных места ссылки), из Нерчинска, из Усола, из крепостей и рудников, близких к Иркутску, попали именно в этот город.
Мы разговариваем о радостной минуте встречи с коллегами, и заранее наслаждаемся ею, между тем, подъезжают две арбы[76]: одна полна ящиков и тюков, другая полна баб.
Подъезжают также буряты на конях.
Из арбы вылезают несколько буряток, с верблюжьими губами, маленькими скошенными глазками. Бурятки одеты в сборчатые платья из красного и голубого шёлка, которые выглядели бы живописно, если бы не были грязные, помятые и потрёпанные.
Наездники спрыгивают с коней, они одеты в жёлтые одежды и красные плоские шапочки.
Лопочут между собой, размахивая руками.
Большой заводила, Саватиев, заметив наши любопытствующие взгляды, направленные к этой группе, объясняет, что это булусские буряты, которые в Иркутской губернии кочуют по берегам рек, и род этот состоит из семи улусов[77]. Две недели назад вся эта компания, или весь этот род, переправился через Байкал в неизвестных Саватьеву целях, а сейчас, наверное, возвращаются в свои улусы.
– Но они не станут переправляться на нашей барже? – спрашиваем.
– Вот именно, что они забираются к нам.
– Но тогда наберётся столько пассажиров, – так недолго и потопить нас в озере, – говорю.
Как только я произнёс эти слова, на меня обрушился такой шум и гам… Что-то похожее на поросячий визг и на мяуканье дерущихся котов…
Из группы буряток выскакивает одна баба, подходит ко мне, впивается в меня взглядом и визжит по-русски:
– Как ты смеешь называть Байкал озером… Кто Байкал назовёт озером, того, и всех, кто с ним, Булакит утопит, и погрузит в глубины этого святого моря!
Ошеломлённый этой вылазкой, я тут же прикусил язык.
Коллеги сотрясаются от смеха.
Наконец, я успокаиваюсь, и, узнав, что напавшая на меня бурятка неплохо говорит по-русски, начинаю оправдываться, объясняя свою неловкость незнанием местных обычаев и, наконец, прошу объяснить. Как надо называть Байкал?... Кто такой Булакит?...
Стою очень виноватый, приветливый, говорю бурятке комплименты – фурия полностью успокаивается.
Тогда я узнаю от неё, что в понимании кочующих бурятов, Байкал – это море, причём Святое море.
Высокий скалистый полуостров в юго-западной стороне Байкала зовётся Святой Нос. Я узнаю также кое-что о Боге ветров, Булаките. Этот могущественный богатырь, по мнению своих почитателей, – великан с длинными кудрями.
Когда он этими своими кудрями встряхивает, слегка или сильно, возникает либо лёгкое веяние, либо ветер, либо страшный и всё уничтожающий ураган.
Жена Булакита, Завино Кугалит, чтобы понравиться мужу, красит своё личико в розовый цвет. И когда она так делает, – наступают солнечные дни и утренние зори.
Я благодарю бурятку за объяснение, клянусь, что никогда больше не назову Байкал озером, а всегда буду называть морем. Спрашиваю, как ублажить Булакита за невольное оскорбление.
– Пусть господин кинет в Святое море деньги, – отвечает бурятка.
Бросаю деньги в воду Байкала, и ладно.
Но, оказывается, ещё одна серия комплиментов убедила её, что я увлёкся её особой, из чего следует, что это создание с верблюжьими губами вцепится в меня как клещ.
От этой моей «победы» мой кошелёк сильно худеет.
…………………………………
…………………………………
Во втором часу ночи переплываем на барже через Байкал.
Месяц светит ясно.
Пронизывающий холод.
Прекрасный рассвет.
Напеваю:
Воспойте хвалу Богу – забрезжила заря,
Воспойте хвалу Богу – от моря и до моря!...
……………………………………
Множество пассажиров, кроме бурятской компании, догадываются, что это религиозный гимн, и все поворачивают к нам головы. А после этой песни Барских Конфедератов начинаем петь их гимн:
Когда утром встанет зорька,
Хвала тебе, великий Боже!
Тебе, земля, тебе, море,
Поёт тебе всё живое…
Поём, а наша мысль уносится к краям нашим, к нашей далёкой Отчизне…
Отчизна! Отчизна! Разве мысль о Тебе может покинуть поляка хотя бы на мгновение?... Разве тоску о Тебе поляк может вырвать из своего сердца, как бы ни старался?
…………………………………
На светло-зелёных прозрачных волнах Байкала восходящее солнце зажигает миллиарды искр…
Мы плывём будто по расплавленным изумрудам и золоту…
На далёком горизонте рисуется полоса Байкальских гор, длиной в 600 вёрст, с вершинами и склонами, поросшими лесом и альпийской растительностью.
В опаловой мгле маячат контуры Ольхона, Байкальского острова с поверхностью 17 квадратных миль.
Прекрасное путешествие по Байкалу проходит без всякий происшествий.
…………………………………
…………………………………
В Литвинничную прибываем 11 сентября в 2 часа пополудни. Буряты прощаются с нами запанибрата, будто после долголетних приятельских отношений.
Баба, которая вчера напала на меня, как фурия, сегодня кидает мне игриво-многозначительные взгляды.
– До свидания! – повторяет, как заведённая. – До свидания!
Ах! До свиданья, но не иначе, как в долинах Иосафата.
В сумерки выплываем на Ангару.
Ангара – красивейшая река, длиной в 1600 вёрст, вода её так прозрачна, что местами видно дно, хотя глубина её составляет до 30 футов.
Здесь изобилуют лососи, осетры, и разные сорта рыб: скумбрии, таймени, хариусы и другие.
Рыболовством на Ангаре занимаются туземцы-тунгусы, а, главным образом, манегиры, один из тунгусских родов, весьма интеллигентный.
На Ангаре множество островов – более 460.
На гористых берегах этой красивой реки растут леса.
Надангарская околица занимает 8300 квадратных миль.
Самые важные пристани Ангары: Никольская и Иркутская.
Кроме нас в Иркутск едут несколько тамошних купцов, которые возвращаются из какой-то долгой торговой поездки.
Широко размахивая руками, они громко говорят о торговых оборотах, которые им удалось провернуть.
Многозначительно подмигивая друг другу, и глаза их светятся, как чёрные угольки на крупных, расплывшихся лицах. Они прерывают друг друга, толкают друг друга в бок, притоптывают, возбуждённо смеются.
Всё это означает, что для них торговые операции были весьма удачны, но принесли ли они что-нибудь тем, с кем шла торговля? Не взялся бы утверждать.
Кроме каких-то товаров, – наверное, мехов и сушёной рыбы, гружёных на другую баржу, везут с собой чукчу, который плывёт с ними.
Это образ доисторического троглодита.
Босоногий, шея и плечи обнажены.
Одежда его состоит из двух шкур, мехом внутрь, и по форме похожа на две сшитые друг с другом ризы.
Он сидит, склонившись среди тюков, совершенно равнодушный ко всему окружающему. Чувствует ли изменения окружения? Природы? Людей?...
Кто бы отгадал…
Думает ли вообще о чём-нибудь?
Поистине, трудно предположить, что в этом черепе работает мысль.
Этот чукча жил в выкопанном в снегу убежище, вблизи Челюскина, мыса, величиной с континент, вытянувшийся на север над ледовитым океаном.
Сидит чукча недвижимо, словно изваяние, каменная статуя, временами что-то бормочет, горлом издаёт удивительные звуки, похожие больше на звериные, чем на человеческие.
Сочувственно гляжу на чукчу.
– Зачем тебя оторвали от твоей ледяной пустыни, когда ты, бедняк, был свободен и никому не подвластен?
Так думаю я, и поворачиваюсь к купцам с вопросом, для чего они везут чукчу в Иркутск? Купцы загадочно отвечают:
– Увидим! Увидим!
Чтоб вас черти побрали, хитрые дармоеды!
……………………………………
……………………………………
Вечером 12 сентября 1868г., в субботу, прибываем в Иркутск. Заезжаем в дом к коллеге Генриха Вохла.
Стучим в дверь, сперва тихо, а поскольку никто не открывает, изо всех сил стучим в дверь уже молотком.
Поднимается страшный шум.
Прибегает хозяин, видно, со сна, только что пробудившись.
– Что за авантюры? Что за шум? – громко спрашивает по-русски, и слышно, что ругается по-польски. – Кто там?
– Ну и как? – кричим. – Нам что, под дверьми представляться? Ещё чего! В общем, хватит! Это мы: каторжники, волею Манифеста повышенные до звания поселенцев. Понимаешь?... Целая толпа из Александровска на Амуре и окрестностей. Понял? Мы достаточно ясно представились? Отворяй!
– Ах! это вы! Дорогие мои, простите меня! – кричит Генрих и откидывает засовы на дверях.
Входим в помещение.
– Ну, наконец! Наконец! Вот и вы! – говорит хозяин. – Влетели прямо, как смолокуры…
– Не трынди! – кричим. – А сразу давай нам поесть, а то мы озябли, устали и голодны. Вперёд накорми нас, напои, обогрей, это на первом плане. Разговоры – на плане втором.
7
От сороковых годов до наших дней пребывать в краях, добытых Ермаком и Строгановым для России, пребывать в Сибири и не знать имени Альфонса Поклевского-Козиелл, не знать имени его супруги Анели, урождённой Рымзовой, просто неприлично!
«Человек – кузнец своей судьбы», – сказал Шекспир.
Применительно к этому афоризму Шекспира, Альфонс Поклевский-Козиелл без ничьей помощи, собственноручно выковал себе судьбу и притом великолепную.
«Нам надо быть подошвой у башмачка у госпожи Фортуны, а не пуговкой на её колпачке», – говорил Шекспир.
Альфонс Поклевский-Козиелл доказал, что вопреки шекспировскому афоризму, есть люди, которым удаётся собственными силами стать не просто пуговкой на колпачке госпожи Фортуны, но главным её украшением.
Как промышленник, пан Альфонс был просто гениальным.
Такое суждение я слышал не раз.
Расскажу подробнее.
Поскольку на этих страницах прежде всего хотелось бы отразить патриотическую, благотворительную и общественную деятельность этого человека, что такая его деятельность была бы немыслима в столь гигантских размерах без поддержки его промышленной деятельности.
После сороковых годов Альфонс Поклевский-Козиелл, уведомлённый о прибытии партии осуждённых, выпросил себе, а, точнее говоря, выкупил осуждённых на каторгу поляков и разместил их на своих промышленных и фабричных предприятиях.
Всякий работник поляк, политический преступник, обходился Альфонсу Поклевскому недёшево.
Прежде всего, на предприятиях, где работали осуждённые поляки, он должен был за свой счёт содержать и оплачивать солдат, которые должны были вроде бы сторожить, чтобы поляки из Сибири не сбежали.
Работники-поляки на предприятиях Поклевского получали хорошее содержание и щедрое вознаграждение.
В случае амнистии им оплачивали дорогу на родину.
Если, однако, кто-либо не мог вернуться домой, или не питал иллюзии, что на своей Родине его ждут с «распростёртыми объятьями», что он найдёт там прибыльную работу, – такой поляк оставался в Сибири, если был человеком порядочным, получал у Поклевского и работу, и место, соответствующее его умению и кругу, к которому он принадлежал.
Такой экс-осуждённый оседал, женился, конечно, на польке (ибо в эту эпоху, был ли такой уголок на земле, где не нашлось бы поляков?).
Семья Поклевских становилась крёстными его детей, а потом, как и положено крёстным родителям, заботилась об их образовании, посылала в Европу, потому что в Сибири в то время не было научных заведений.
И никому не могло бы прийти в голову, что все их дела всего лишь мимолётное увлечение богачей.
Сохрани Бог! Ведь всё это продолжалось неустанно, в течение многих лет, начиная с сороковых годов.
И не только поселенцы, отправленные в Сибирь, находили у Поклевского помощь, работу и поддержку.
И те, которым на родине не жилось, те, кто не мог найти приличной работы, – все они находили её на предприятиях Поклевского в Сибири за Уралом, или в России, в Екатеринбурге или в Вятской губернии.
В этой сфере благотворительства, самой высокой, той, что даёт людям работу и заработки, – заслуги Альфонса Поклевского смело можно считать не имеющими аналогов и достойными вечной памяти.
Случалось, о! очень часто, особенно после 60-х годов, случалось, что люди, ничего общего не имевшие с патриотической деятельностью, являлись в резиденцию Поклевского за Уралом, в Талицу, представлялись как патриоты, подвергающиеся преследованию.
Многие заодно заявляли, что они специалисты: строители, инженеры, горняки, пивовары, или что-нибудь в этом роде.
Приезжает такой человек, рекомендуется, приводит доводы, подтверждающие его квалификацию.
Его приглашают приехать в Талицу.
Встреча состоится, никакой должности ему пока не дают, но пенсию назначают сразу, не менее 50 руб. в месяц.
Проходит пара или несколько месяцев.
На самом деле оказывается, что этот приезжий совсем не тот, за кого себя выдаёт. Тогда его спрашивают, не нашёл ли он подходящей работы, и если нет, ему выдают 300 руб. (это была обычная цифра) «на дорогу», прощаются с ним учтиво и любезно и отсылают на ближайшую почтовую станцию.
Уважаемая пани Анеля Поклевская всегда говорила: «лучше одарить и угостить тысячу людей негодных, чем одному нуждающемуся отказать в гостеприимстве и помощи».
Согласно этому правилу, в Талице никогда и никому не отказывали в помощи и гостеприимстве.
Позволю себе предположить, что никакого «социального вопроса» не существовало бы, если бы всех «хлебодавцев» и их работников связывали такие отношения, какие существовали в Талице.
Там никто не величал хозяев какими-нибудь титулами.
Их просто называли по именам: пан Альфонс, пани Анеля, панна Аннета (единственная дочь), пан Винцентий (старший сын), пани Винцентова (жена старшего сына). Только добавляли наш пан Альфонс, наша пани Анеля и т.д., а тон, каким выговаривали это «наш» стоил наисердечнейших эпитетов.
Из Талицы в Варшаву тоже щедро поступали деньги на разные общественные и литературные цели, на поддержку издательств.
Я был как-то свидетелем такого факта.
В пути из Иркутска в Европу я задержался в Перми.
Узнаю, что пан Поклевский из Талицы тоже находится здесь.
Конечно, бегу его поприветствовать.
Сидим, разговариваем.
В это время докладывают о приходе господина, который собирает пожертвования для католического костёла какого-то города (сожалею весьма, что не запомнил название города – может, это была Тюмень? Прошу прощения, если ошибся).
Пан Альфонс велит проводить посетителя, который сразу же выкладывает лист, на котором пожертвователи должны вписать свою фамилию.
На листе вписана пока только одна фамилия и сумма пожертвований 250 руб.
Пан Альфонс, подвижный, как ртуть, хватает перо и пишет:
Альфонс Поклевский-Козиелл, вся остальная сумма.[78]
«Les affaires c’est l’argent des autres»[79] – такой афоризм изрёк известный остряк и циник времён Второй Империи.
Фактически афоризм этот правильный – абсолютно правильный, – с гомеопатическими исключениями.
К таким исключениям и принадлежал Альфонс Поклевский-Козиелл.
Мы, изгнанники-поляки, глядели на его состояние, его рост и развитие, – всё было чистым, как хрусталь.
Золото он зарабатывал с помощью истинно гениальных замыслов, и то же золото, где нужно было, раздавал щедрой рукой.
Если кто-нибудь когда-то проливал слёзы из-за семьи Альфонса Поклевского, то это могли быть только слёзы радости, благодарности, растроганности, или сожаления при расставании с этими добрыми людьми.
8
Галич – в Костромской губернии.
Почему я выбрал себе для местожительства именно Галич, если, согласно манифеста от 6 января 1874г., я имел
право из Сибири переехать в Россию в любой город, кроме столиц?
Почему?
Поистине, не мог бы на это ответить.
Наверное, потому что тот инстинкт, который шотландцы зовут «взором души», не остерёг меня вовремя, что Галич – наимерзейшая дыра, в которой можно только нудно существовать, но жить – нельзя!
Счастье моё, что судьба мне послала прекрасного товарища по недоле, ксёндза каноника Теодора Рогожинского, который после упомянутого манифеста из Тунки перебрался сюда.
Мы жили вместе.
Помещались в двух комнатах с кухней.
Комнатки, продолговатые и узкие, похожие на застеклённые ящики, потому что в каждой по четыре окна.
Кружок оседлых здесь изгнанников небольшой.
Притом члены этого кружка не очень дружны.
Может, какой-нибудь искусный слесарь где подпилил бы, где подклепал, пригнал бы все части друг к другу, – может, этот кружок как-то бы склеился.
Хотя, вряд ли, вряд ли и ещё раз вряд ли, весьма сомнительно!
Ведь каждое кольцо этого кружка сделано из разных металлов, у каждого свой особый размер. Как же их можно пригнать друг к другу?
Самая искусная рука здесь бессильна.
……………………………………
……………………………………
Мы обслуживаем себя сами.
Обязанности поделили так, что я убираю комнаты и закупаю провизию, из которой каноник Рогожинский готовит обеды.
Утром и вечером самовар ставим по очереди.
Эти занятия страшно скучные, но и помогают как-то проводить время.
Мы живём уединённо, ничто не вынуждает нас наносить кому-либо визиты.
Тем не менее, торжественные праздники, рады – не рады, а нужно пару часов посвятить товарищеским отношениям.
Не стану отрицать, если бы хоть капелька юмора, да не тоска, сжимающая сердце, в «смешанной» компании Галича можно было бы и позабавиться, и посмеяться от души, такие смешные случались эпизоды.
Как-то, например, по случаю семейного торжества, нас с каноником пригласили к владелице дома, в котором мы жили.
Там мы застали соседей, мещан, представленных особами обоего пола.
Разговор вертелся вокруг рыболовства в Галичском озере, о Вятке и Ветлянке, о возможной чуме, о разных сортах рыб и засолке таковых.
Наконец, подали закуски.
На столе, посреди бутылок, фляжек, флаконов, разной формы и величины, наполненных всевозможными напитками, стояло блюдо с щукой по-еврейски, жареная рыба и на почётном месте – большая коробка с сардинками.
Конечно, каноник Рогожинский и я, принимаясь за еду (главный образом, из почтения к хозяйке) не спрашивали, жарены ли окуни на жире, или на растительном масле? Не спрашивали, какие ингредиенты входят в фаршированную рыбу?
Но оказался тут местный житель, такой набожный, что великий пост соблюдал очень строго (что, верно, и составляло всю его религию), – при всех уговорах и наших просьбах, ни до чего он не дотронулся, потому что в великий пост привык есть только растительное масло, а коровье – оборони Бог!
Но суровое великопостное воздержание его не касалось, видно, алкогольных напитков, – он то и дело наполнял свой бокал, притом внушительных размеров из какой-нибудь фляжки.
Не раз я был свидетелем, как такие обильные возлияния кончаются мордобитием между участниками веселья, конечно, из местных: желая направить интерес этого богомольного гостя в иное русло, предлагаю ему попробовать сардинки, уж они-то – совершенно постные.
– Ха! – отвечает набожный гость. – Разве пан не знает, что используют при приготовлении этих рыбок?
– Как раз очень хорошо знаю! Используют самое лучшее, самое прозрачное оливковое масло.
– О! Ошибаешься, пан, глубоко ошибаешься, сардинки заливают кошачьим салом.
Я полагал, что это просто неостроумная острота, но он уверял меня, что говорит совершенно серьёзно и всё уговаривал убедиться, что касается сардинок, его сведения из самого лучшего и верного источника.
– Из какого источника? Можно узнать? – спрашиваю.
– Так сказал мой начальник, почтмейстер; человек очень умный и учёный; ему даже удалось прочитать рецепт.
Я и не знал, что ответить…
…………………………………
…………………………………
Что до порядка на улицах, я думаю, Галич в Костромской губернии можно смело сравнить с Константинополем.
Как над Босфором, так и здесь, над озером Галичским, никто не заботится о содержании улиц в чистоте. Ни жители, ни власти, словом, – никто, ну, никто!
Каждый житель выбрасывает на улицу, что вздумается, а также выливает разные жидкости.
Кто страдает от этой вони? – нетрудно догадаться.
Как влияет на здоровье такой способ избавляться от квартирного мусора и разных отходов?
Чтобы ответить, не нужно быть лекарем, докой в медицине.
Зато у каждой улицы имеется свой праздник, у каждой, даже самой маленькой.
Это надо понимать в литературном и буквальном смысле слова.
Такие праздники длятся три дня.
Проходят они так:
Толпа женщин, нарядно одетых в шёлковые светлые платья, шляпы разных фасонов, размеров и цветов, или в кокошниках, расшитых разноцветными бусами, – выходят на улицу, где проводится праздник.
Перед домом, где живёт девица на выданье, эти разодетые дамочки берут друг друга за руки, заводят хоровод и кружатся под звуки однообразной песни.
Потом расходятся по домам.
Казалось бы, что с концом дня должен прекратиться и праздник. Но всё происходит иначе.
С наступлением сумерек опять собираются толпы, но не только женщин, а и мужчин.
Заводят песни (но уже не однообразные, а громкие, озорные), которые звучат всю ночь.
Наутро и на третий день также, праздник улицы проходит в том же порядке.
Хоть бы по случаю праздника на улице убрали!
Но где там! Никого это не заботит, уборка считается делом ненужным.
……………………………………
……………………………………
Удивительный климат в этом Галиче!
Лишь 13 мая Галичское озеро освободилось ото льда.
Сразу же после того последовали вспышки молний, где-то вблизи громыхал гром, пошёл тёплый, частый дождь. Всё зазеленело.
Откуда-то появились ласточки, трясогузки, скворцы: казалось, госпожа Весна, наконец, вспомнила о Костромской губернии, и о Галиче.
© М. Кушникова, перевод, 2007.
© М. Кушникова, В. Тогулев, предисловие, составление, 2007.
© А. Брагин, оформление интернет-сайта, 2007.