Эта книга с почтением и восхищением посвящается тем польским каторжникам и поселенцам, что в результате политических событий тридцатых, сороковых и шестидесятых годов XIX века провели в Сибири долгие десятилетия. Одним из них был Шимон Токажевский (Токаржевский), переводы нескольких книг коего приводятся ниже.
Мэри Кушникова, Вячеслав Тогулев
ПРЕДИСЛОВИЕ
К «СИБИРСКОМУ ЛИХОЛЕТЬЮ» ШИМОНА ТОКАРЖЕВСКОГО
Страница 1 из 10
[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ]
Да не удивится читатель разностью в написании фамилии Шимона Токажевского, этого страдальца и героя. Фамилия его традиционно пишется в России, как Токаржевский, что не совсем верно, но что поделаешь: авторитетные академические источники (такие, как Полное Собрание Сочинений Ф.М. Достоевского[1], «Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского»[2] и множество иных) используют именно такую неверную передачу.
Наше внимание обратил на это ещё в середине 1990-х гг. московский литератор Лиян Янович Контер, поляк по происхождению, который прислал нам тогда для ознакомления ксерокопию книги «Семь лет каторги», и совсем недавно – один из самых авторитетных европейских славистов Елена Васильевна Логиновская.
Сейчас, издавая перевод восьми его книг, мы по-прежнему придерживаемся традиции, но считаем своим долгом предупредить читателя об этой явной несостыковке уже на титульном листе нашего издания…
Загадки, которые ставит перед нами Токаржевский, начинаются уже с его фамилии!
Первая полученная нами книга поразила сразу же колоритным литературным слогом, несмотря на трагичность сюжета, проникнутого, порой, лёгким юношеским юмором – ведь этот закованный в кандалы каторжанин – ещё несовершеннолетний, экзальтированный юноша, выросший в высококультурной среде: он владеет французским, итальянским и немецким языками и, конечно же, латынью, – ведь он глубоко верующий католик, слушающий мессы на латыни.
В дальнейшем, в последующих его книгах, стиль несколько меняется. Их пишет уже зрелый муж, свободно и раскованно, мы обнаруживаем в них и его глубокое знакомство с музыкой, живописью и поэзией. Проходят годы, прежние восторги в адрес Наполеона I, некогда обещавшего свободу Польше, сменяются разочарованием в великом императоре. Но глубокая и непоколебимая вера в освобождение Польши, также и готовность посвятить всю свою жизнь этой главной идее, Токаржевский и вся горстка его сотоварищей по Сибири, которые проходят сквозными персонажами и по другим его книгам, остаются нерушимыми до конца дней.
Книги Токаржевского представляют и огромный познавательный интерес, поскольку он исколесил всю Сибирь от Урала до Приамурского края и красочно, сочно, – местами идиллически, – описывает увиденные города, поразившую его незнакомую и изумительную природу, быт и нравы многих народов Сибири; не без иронии, но без всякого зла пишет он о повадках сибирского купечества, достоверно передаёт быт, нравы и страдания заключённых, а также подвиг многих польских женщин, которые последовали за своими мужьями, и пребывали в Сибири долгие годы, повторяя скорбный путь российских «декабристов».
Его книги – своеобразная «энциклопедия» Сибири, её географии, флоры, фауны, нравственного климата, уровня цивилизации. Этот каторжник, претерпевший в Сибири несколько десятилетий изгойства, тем не менее, восхищается ею и предсказывает этому богатейшему и красивейшему краю великое будущее.
Мы же, читатели, знакомясь с книгами Токаржевского, научаемся с огромным сочувствием и великим уважением относиться к Польше, стране во многих отношениях необыкновенной, которая в самые лихие годины верила, что её былое, единственное в своём роде, правление, с «выборными Королями», такое, «к которому – не прибавить, ни убавить».
Оно давало право польскому шляхетству верить в свою избранность и абсолютную свободу, неподвластную никому, ради которой не жаль положить жизнь, что герои книг Токаржевского, да и он сам и совершили.
Мы глубоко благодарны Публичной библиотеке в Варшаве (главной библиотеке Воеводства Мазовецкого), которая так любезно и оперативно откликнулась на нашу просьбу и послала нам ксерокопии имеющихся в ней книг Токаржевского; равно выражаем глубокую благодарность Русской Общине в Варшаве, особенно же госпожам Нине Латусек и Марине Вишневской, которые облегчили нам необходимые контакты с библиотекой. Хочется подчеркнуть особо, как приятно поражает кипучая культурная и литературная жизнь русскоязычной диаспоры в Польше – свидетельство тому интереснейший журнал «Новая Польша», издающийся на русском языке Польской Национальной Библиотекой, газета «Русский курьер Варшавы», а также множество культурных мероприятий, организованных Русской Общиной.
Но вернёмся к творчеству Шимона Токаржевского.
Мы приводим в примечаниях, в качестве приложения, отклики разных польских газет столетней давности на вышедшие тогда книги Шимона Токаржевского.
Сегодня книги Шимона Токаржевского по-прежнему вызывают пристальный интерес, о чём свидетельствуют десятки польских статей, на некоторые из коих мы ссылаемся ниже, очерк бывшего директора Омского музея Достоевского, Виктора Вайнермана, опубликованный нами в четвёртом выпуске альманаха «Голоса Сибири»[3], перевод фрагментов книг Токаржевского на английский язык, напечатанный на страницах «Сарматского обозрения» etc.
Интерес к Токаржевскому проявляется ныне и в Казахстане, и это неудивительно, поскольку он побывал в Усть-Каменогорске и в Семипалатинске, и посвятил им несколько глав своих воспоминаний. Кстати, на встрече с президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым в ноябре 1997г., польский президент Александр Квасневский в своей торжественной речи упомянул в ряду славных польских имён, связанных с этой дивной страной, также и Шимона Токаржевского, как человека, побывавшего в Казахстане и писавшего о нём.[4]
Мы рады, что российский читатель познакомится, наконец, с захватывающими и прекрасно написанными книгами человека судьбы необыкновенной – Шимона Токаржевского.
* * *
Шимон Токаржевский большую часть жизни провёл на каторге и поселении в Сибири, за активную деятельность по освобождению Польши. Как уже сказано, интерес к Токаржевскому и к его воспоминаниям не угасал и не угасает по сю пору, начиная с момента, когда его не стало. Остаётся удивляться, что восемь представленных в этом издании книг не были переведены на русский язык и до сих пор, хотя прошло более ста лет со дня его смерти, если не считать перевода небольшого фрагмента, опубликованного в сборнике «Звенья» в 1936г.[5] И то этот перевод был вызван, очевидно, тем, что там упоминается совместное пребывание на омской каторге Токаржевского и Достоевского.
О качестве перевода можем судить по следующему обстоятельству: покушение на Токаржевского, которое он подробнейшим образом описывает в одной из своей книг, отчасти посвящённой пребыванию на омской каторге, вдруг превращается… в покушение на Достоевского! И эта басня, вызванная неверной передачей текста Токаржевского, кочует по солидным изданиям, включая академическую «Летопись жизни и творчества Ф.М. Достоевского»! (О подробностях см. ниже).
Вызывает удивление и другое: достаточно ли ёмко и точно отражена в российской литературе суть описанных Токаржевским разногласий между поляками и Достоевским, которые далеко выходили за пределы личной приязни или неприязни? Ведь это ни много – ни мало – тот самый «польский вопрос», в который упиралось противостояние Запада и Востока, а, вернее, России и Запада ещё с начала XIX века.
Элизабет Блэйк из Мемфисского университета пишет: «…Отношение к полякам в “Записках из Мёртвого Дома” следует рассматривать в свете отношений Достоевского к современным реалиям польского вопроса, в историческом контексте. Например, А.Е. Врангель в своих мемуарах подчёркивает отношение Достоевского к многочисленной группе поляков в Семипалатинске как весьма неприязненное, хотя сам Врангель относится к ним с большой симпатией… Написание “Записок из Мёртвого Дома” в начале 60-х годов совпадает с горячими политическими дебатами вокруг польского вопроса: А.П. Милюков в воспоминаниях, касательно Достоевского и его описаний поляков-политических преступников, подчёркивает политические соображения, лидирующие у автора. И, наконец, исследование истории публикации “Записок из Мёртвого Дома” во “Времени” (журнал, в котором Достоевский был соредактором своего старшего брата) показало в дальнейшем, в какой мере первые изображения поляков на каторге связаны с политическим национальным конфликтом тех дней»[6].
Загадкам нет конца. Так в чём же, в чём корни взаимной неприязни юных шляхтичей, втянутых в политические смятения сороковых годов, в том числе и Токаржевского, и Достоевским, который попал в процесс Петрашевского, тем самым вызывая справедливое удивление поляков – ибо, по их описаниям, Достоевский неустанно подчёркивал «особость» дворянства и отличие его от всего прочего люда, чем и удивляет поляков.
Вполне очевидно, как и утверждает ряд авторов, которые в начале XXI века вдруг начали проявлять огромный интерес к личности Токаржевского и его литературному наследию, что поляки оказались правы: начитавшись в домашней библиотеке готических романов с одной стороны, и современной тому времени французской классики, Достоевский был объят типичным «соломенным огнём», который и привёл его в ряды петрашевцев.
Однако, как только он столкнулся с реальными последствиями этого своего пылкого увлечения, он вновь стал просто самим собой, потомком военного лекаря, который получил дворянство за службу в войсках, человеком, который потому так и подчёркивает своё дворянское происхождение, что оно благоприобретённое, а не врождённое, как у его собеседников, Токаржевского и прочих шляхтичей, насчитывающих четыреста или пятьсот лет своего шляхетства.
Артур Новачевский подчёркивает, что Шимон Токаржевский писал о Достоевском без всякой симпатии, поминая его вспыльчивый характер и его политические весьма неопределённые убеждения. После цитаты из Токаржевского на эту тему Новачевский делает вывод, что шляхетство – в русском варианте дворянство – всю жизнь было «комплексом великого писателя». Тем более, что, как мы уже знаем, и это вновь подчёркивает Новачевский, оттого, что он не принадлежал к старинному дворянскому роду, а обрёл дворянство лишь благодаря заслугам отца, который был военным лекарем. «Поэтому, – пишет Новачевский, – наверное, сам Достоевский, который так ненавидел поляков, очевидно, опираясь на звучание своей фамилии, тем не менее, пристально выискивал корни своего собственного происхождения в Литве».[7]
Удивительно, что Достоевский, по рассказам Токаржевского, всячески не только принижал поляков, их имена, их внешность, но даже утверждал, что если бы у него было хоть несколько капель польской крови, он просто бы не перенёс этого, и велел бы их выпустить.
Удивляться не приходится. Как пишет в статье «Присутствие имперской России в литературе» Разван Унгуреану («Сарматское Обозрение», апрель 2007г.), «среди апологетов Российской империи не было более красноречивого, чем Фёдор Достоевский. И случилось так, что он и Шимон Токаржевский, польский шляхтич, противник империи, одновременно отбывали каторгу как политические преступники в одной и той же сибирской крепости, и оба оставили о том свои воспоминания. Их мемуары очень сходны; большая часть фактов, написанных Токаржевским в 1857 году, всплывает у Достоевского в “Записках из Мёртвого Дома” (1862) в художественно обработанной форме. Оба автора описывают коменданта крепости, прибытие поляков, обитателей тюрьмы, также, как повседневный быт заключённых. Сопоставляя эти два описания, мы видим удивительный пример разных отношений к постколониальному времени России, поскольку Достоевский пишет для Российской Империи, тогда как Токаржевский говорит от имени польских инородцев, вернее, других».[8]
Ибо для Достоевского, как для любого русофила той поры, и это видно по описаниям Токаржевского, мир делится на Россию и всех остальных, то есть инородцев, то есть других. Поляки были теми другими, отсюда и отношение к ним, что нашло отражение и в ряде произведений великого писателя, где многие проходимцы и прохвосты оказываются поляками.
«Если проанализировать мемуары Токаржевского и Достоевского, – продолжает далее Унгуреану, – учитывая эту точку зрения, мы понимаем, что “Записки из Мёртвого Дома” защищают русский колониализм, что видно даже по портретам поляков-сотюремников, то есть других, и это кажется унизительным, а во многом даже неверным по приведённым фактам».[9]
Трудно не согласиться с автором этой статьи, если обратиться к описанию поляков-политических заключённых, в том числе Токаржевского, которым Достоевский приписывает, порою, много отталкивающих свойств.
Унгуреану считает, что «Достоевский пишет о них снисходительно, как бы свысока, приписывая им высокомерное отношение и ненависть к русским» (но для книг Токаржевского, заметим, обобщения подобного рода не свойственны, читатель не почувствует враждебного отношения поляков к каким-либо другим народам, но ему ненавистно хамство и нецивилизованность, жульничество, беспробудное пьянство, с которыми постоянно сталкивался в Сибири не только в крепости, но и будучи на поселении). Автор статьи для примера приводит выдержку из описания Достоевского. Из неё мы читаем, что поляки якобы выказывают особую утончённую презрительную вежливость к заключённым, они необщительны с ними, заключёнными, и никак не скрывают своё к ним отвращение.[10]
Возможно, отчасти это и правда. Поляки сторонились убийц и бандитов, и Достоевский даже упрекает товарища Токаржевского, несчастного Александра Мирецкого, к которому Ф.М. как будто относится неплохо, что тот по-французски твердит: «Я ненавижу этих бандитов!».
И… вместе с тем, Достоевский настойчиво утверждает, что ведёт свой род от Литвы (то есть, по сути, от той же шляхты, ибо в то время Королевство Польское и Литва, хотя были едины, но считались как бы разными частями одного государства). Чем не характеристика парадоксальности натуры великого писателя, подмеченной Токаржевским?
Истоками противоречивости характера Достоевского как раз и интересуются Токаржевский и поляки, которые отбывали с ним каторгу в Омске. Они просто не принимают его взрывную манеру вести политические дискуссии, и отчасти пытаются объяснить это его болезнью. Кстати, Токаржевский утверждал, что Достоевского лечили меркурием (ртутью), и тогда это свидетельствовало бы, что он был болен наследственным сифилисом? Наследственным, потому что тогда, когда встретились Токаржевский и Достоевский, тот был ещё слишком молод, чтобы пройти весь опыт «Записок из подполья», где мог эту болезнь захватить в результате похождений, описанных, ну, хотя бы в «Зимних заметках о летних впечатлениях».[11]
Как бы в продолжение этого свидетельства Токаржевского «Сарматское обозрение» делает вывод, что интерес Достоевского к криминальным сюжетам подкреплён «также его личным опытом, что позволило ему ввести в его романы столько интересных типов проституток».[12]
Далее в статье из этого же номера подчёркивается исчезновение нескольких страниц из воспоминаний Токаржевского, вверенных им ксёндзу Рогожинскому (см. приведённые ниже книги) из Вавельского кафедрального собора в Кракове: «После его смерти (Рогожинского, – сост.) обнаружилось, что 15 страниц рукописей исчезли. Издатели не знают, какие именно страницы отсутствуют. Касались ли они Достоевского и его жизни в Сибири? Было ли их исчезновение организовано агентами царя, или это – просто случайность?».[13]
В 2005г. польский автор Иво Циприан Погоновский вновь возвращается к упомянутым выше исчезнувшим пятнадцати страницам рукописи воспоминаний Токаржевского. Автор считает, что это могли быть негативные описания Достоевского со времён его каторги. Он также считает, что, возможно, исчезновение было организовано царскими агентами, и добавляет: «Из содержания воспоминаний Токаржевского следует, что Достоевский был лечён ртутью, что означало бы, будто великий писатель действительно болел сифилисом». Буквально в следующем абзаце своей статьи Погоновский тоже пишет, что многие описания криминальных историй в его романах опираются на собственный опыт и зацикленность, весьма возможно – на педофилии. «Смертоубийственные и трагические сцены переживаний и самоубийств изнасилованных девочек не раз звучат в романах Достоевского».[14]
И тут Погоновский ставит вопрос, к которому мы ещё вернёмся, а именно: «Во всяком случае, описание каторги в “Записках из Мёртвого Дома” можно считать переломным для творчества Достоевского, и загадкой, достойной глубокого изучения историками литературы на основе польских и российских архивов, поскольку только таким образом можно найти ответ на вопрос, “выбился” ли Достоевский на путь великого писателя благодаря плагиату честно написанных воспоминаний Токаржевского».[15]
Эта проблема глубоко интересует Погоновского. В своей содержательной статье он приводит ряд доводов, которые подтолкнули его к этой мысли. Итак:
«На вопрос, возможно ли, чтобы Достоевский с помощью плагиата воспоминаний Токаржевского был объявлен великим писателем, могла бы, конечно, ответить докторская диссертация на основе польских и российских архивов. Федор Достоевский (1821-1881) и Шимон Токаржевский (1821-1890) встретились как каторжники в Сибири и каждый из них описал свои наблюдения. Токаржевский закончил свои в 1857г., а в 1862-м вышла в свет книжка Достоевского “Записки из Мёртвого Дома”, в которой фигурируют те же личности, и описаны примерно те же обстоятельства, весьма сходно с тем, как это сделал Токаржевский, однако у Достоевского отсутствует их интерпретация.
В трёхквартальнике “Сарматское Обозрение” в апреле 2005г. приводится первый английский перевод воспоминаний Токаржевского, одну копию которой автор оставил студентам-полякам в Москве (с этой копией мог быть знаком Достоевский), а вторую копию автор передал госпоже Терезе Булгак и эта копия вернулась к автору в 1882г. Эти воспоминания были изданы под названием “Семь лет каторги” (второе издание: Гебетнер и Вольфф, Варшава, 1918). На английский язык переведены страницы 137-173 и 230-231 под названием “В сибирских тюрьмах. 1846-1857”.
Хотя уже в 1846 году появились первые романы Достоевского “Бедные люди”, “Двойник”, автор их стал по-настоящему известен как великий писатель только после издания “Записок из Мёртвого Дома”, причём эта книга считается переломной в творчестве Достоевского и в развитии его литературного таланта. Возникают вопросы. Представил ли Достоевский как свои повествования Токаржевского? Эта загадка, подлежащая объяснению. Во всяком случае, очерёдность издания во времени представляет такую возможность.
Выяснению вопроса, была ли, и в какой мере, книжка “Семь лет каторги” основой для “Записок из Мёртвого Дома” могло бы иметь большое значение в истории мировой литературы…
Стиль и организация воспоминаний Токаржевского весьма сходны с “Записками из Мёртвого Дома” и, очевидно, были они написаны раньше, чем книга Достоевского, описывающая те самые обстоятельства, которые Токаржевский в содержании своих воспоминаний повторяет по нескольку раз в тексте, написанном в 1857-м году. Это вопрос, который требует особого изучения.
Если Достоевский читал и использовал рукописи воспоминаний Токаржевского, поляка преследованного, и двукратно осуждённого на каторгу, то он вполне мог проигнорировать авторские права Токаржевского, тем более, что Достоевский поляков ненавидел и даже говорил, что если в нём имеется капля польской крови, то он хотел бы от неё избавиться. Было бы удивительной игрой случая, если бы оба автора без заимствования воспоминаний друг у друга, описали бы так необыкновенно сходно этот период и людей, которые участвовали в описанных обстоятельствах…
Достоевский утверждал, что российская литература всегда была на несравненно более высоком уровне, чем все другие существующие в мире. Его российский шовинизм был грубым и агрессивным, так что поляки избегали разговоров с ним и подозревали его в болезненной мании. И Достоевский действительно был очень нервным, упрямым и болезненным человеком. Учитывая то, что он рассказывал полякам в тюрьме из прочитанных им описаний французской революции и творчества этого периода, следовало, что он увлёкся этой идеей, в результате чего попал в опасное положение, после чего от этих идей отказался и был готов любой ценой выйти из создавшегося положения.
Поляки избегали с ним говорить на эту тему. Достоевский служил после увольнения как солдат в Семипалатинске и во время Крымской войны написал поэму в честь царя Николая I, как некоего божества, стоящего наравне с богами Олимпа. Токаржевский считает, что Достоевский надеялся получить увольнение с солдатской службы и, возможно, денежное вознаграждение, поскольку был человеком слабым, со “скользким” характером. Похоже было на то, что Достоевский был арестован и осуждён по мотивам, не казавшимся осуждённым полякам, политическим преступникам, достойными уважения».[16]
© М. Кушникова, перевод, 2007.
© М. Кушникова, В. Тогулев, предисловие, составление, 2007.
© А. Брагин, оформление интернет-сайта, 2007.