Источник:
Tokarzewsky Szymon. Z roku 1863 i lat nastepnych… – Warszawa, Lwow, {1912} [Токаржевский Ш. Из записок 1863 года и последующих лет. – Варшава- Львов {1912}. – На польском языке].
Стереотипное издание:
Tokarzewsky Szymon. Z roku 1863 i lat nastepnych… – Lwow, {1912} [Токаржевский Ш. Из записок 1863 года и последующих лет. – Львов {1912}. – На польском языке].
Шимон Токаржевский
ИЗ ЗАПИСОК 1863 ГОДА
и последующих лет
Варшава-Львов, 1912
Страница 4 из 5
* * *
Пани Ада остолбенела, когда после ухода гостей Хела сообщила ей, что порвала с женихом, и что намерена выйти замуж за Пшемыслава Хожевского и последовать за ним в Сибирь, если его осудят на каторгу или только на поселение.
Сперва она не хотела этому верить.
– Вечно ты что-то придумываешь! Это бред, Хела, ты никогда не была склонна к шуткам и мистификациям, пока что-то не стукнет тебе в голову!... Позволь тебе заметить, что эта шутка не остроумна и не умна.
Но пришлось поверить, когда она увидела на пальцах Хелы старинную печатку, которую девушки из рода Ижевских дарили своим женихам, печатку, которой Хела обручилась с Александром Теренкочи, и тот ей сейчас её вернул. Теперь Ада убедилась и ужаснулась.
– Остановись, Хела! – говорит сестра. – Из жизни, полной света и красок, из жизни, которая была для тебя беспрестанным весёлым праздником…
– Скажи: которая для меня была постоянным мучением и комедией подлой и непорядочной женщины! – возбуждённо вскрикнула Хелена.
– Ты – существо особое, загадочное, – продолжает пани Ада, не обращая внимание на слова сестры. – Ты непоследовательна, дала слово Александру Теренкочи и отменяешь его, разрывая помолвку без всякой обоснованной причины…
– После разговора и объяснения, когда я привела Александру свои мотивы, мы оба пришли к убеждению, что причина, по которой я порвала с ним, более чем важна и обоснованна.
– Не могла бы ты сообщать мне хотя бы по секрету о шагах, что ты предпринимаешь за моей спиной и без моего ведома?
– Каких шагах? Без твоего ведома, и за твоей спиной, – смеётся Хелена, – позволь напомнить тебе, дорогая Ада, что Александр Теренкочи, наверное, точно запомнил дату своего совершеннолетия, а я уже два года как имею право распоряжаться собой, и только по собственной воле.
– Если бы тебе было даже пятьдесят лет, – кричит Ада, в которой смех Хелены вызывает горячий гнев, – моя обязанность, как старшей сестры, сказать тебе, что ты лишь умножаешь это настоящее безумие, которое зовёт людей в тёмное прошлое и гонит странников по пыльным дорогам, полным незнакомых угроз и опасностей – таких опасностей, которые ты даже приблизительно не можешь представить…
Хелена знает, то, что она решила, нерушимо, окончательно, неотменимо, но ей просто не хочется продолжать спор с сестрой.
От спора её избавляет письмо, которое вручают пани Теренкочи.
Та смотрит на адрес и говорит:
– От Александра Теренкочи…
Поспешно и нервно разрывает она конверт и читает.
Сперва из глаз её на бумагу полились слёзы, а потом тихий плач сменяют громкие рыдания…
Ибо из письма видно, что Теренкочи знает, каким предательским путём склонила она младшую сестру на помолвку с ним…
Тон послания очень изыскан, но Ада чувствует, что каждое слово, начертанное на листке душистой веленевой бумаги, есть нравственная пощёчина, которую Александр Теренкочи отвесил ей, хотя и подписался: «смиренный и покорный слуга».
– И за что мне это?... Боже мой, за что?... Ведь я хотела, как лучше… Ведь я хотела лишь счастья для них обоих!... Вот какой чёрной неблагодарностью они оба отплатили мне!
Всхлипывания переходят в спазмы, в нервный приступ. Вызванный лекарь запрещает пани Аде встречаться с сестрой и мужем, который на следующее утро выезжает из Кракова.
– Помни, Хела! Помни, тому, что ты собираешься сделать, я сопротивлялась всей душой – помни, не на меня падёт ответственность, если ты обретёшь несчастье на всю жизнь, – говорит Ада, обнимая сестру, с которой ей больно расставаться, и которую она действительно любит.
……………………………………
……………………………………
……………………………………
……………………………………
* * *
Дело Пшемыслава Хожевского оказалось серьёзнее, нежели думали те, кто с самого начала занимались судьбой этого молодого человека.
После битвы в Сточеке он уже не мог принадлежать к партии, потому что в простреленной насквозь руке держать оружие невозможно.
Но он хотел и далее служить своему делу и выполнял поручения военного курьера.
От партии к партии, от Народного Совета к исполнителям он доставлял приказы, бюллетени, деньги.
В течение нескольких месяцев он нёс эту службу, осторожно и успешно, минуя опасные встречи… Но, в конце концов, во время такого путешествия его взяли.
В ручном чемоданчике Пшемыслава нашли только немного белья, одежду и несколько сигар; ни компрометирующих бумаг, ни оружия, ни денег, кроме маленькой суммы, что он при себе имел, не нашли.
Несмотря на это, сведения, говорящие против него, были так сильны, что на волю его не выпустили.
Он не мог убедительно доказать, откуда и за каким именно делом едет…
Почему всю зиму, весну и лето отсутствовал в Поланувке.
Наконец, его деятельное участие в восстании доказывали свежие, ещё не зажившие полностью раны.
Правда, говорил он очень спокойно, смело и убедительно.
Что раны получил в поединке.
Что дрался на дуэли в Италии, и именно из-за этих ран, полученных на дуэли, лекари посоветовали ему подольше побыть в тёплом климате.
Хотел он вернуться в свой край, но в Поланувку ехать не спешил, потому что знал, что она подверглась опустошению, о чём ему писали в Италию.
Так же можно проверить, что в его родовом доме нет ни одной комнаты, да что комнаты, даже угла нет, где можно было бы временно жить.
К тому же не меньше нескольколетних доходов от поместья погибли полностью.
Решив лечиться и побыть в Италии, он полагал пробавляться заёмом.
И в путешествие он отправился, именно чтобы занять денег у знакомых. В пути его задержали, арестовали.
Он даже представил легальный паспорт на своё имя.
Всё, что он говорил, было похоже на правду… Но ему не поверили…
И Пшемыслава Хожевского отвезли в Варшаву в крепость…
…………………………………
«Шакалы они или люди?» – спрашивали в шестидесятых годах, когда говорили о Тухолко и Здановиче, то есть о Литвине и Поляке (так!), об этих двух личностях, в чьих руках находились судьбы увезённых на Павиак и в крепость.
Тех, кто служил в крепости в сороковых годах, теперь, в шестидесятых, уже не было.
Блюменфельд почивал на лаврах…
Лейхте был убит повстанцами…
Квиечинский, начавший свою карьеру в прихожей полицмейстера Абрамовича, достойно продолжал свой путь в Варшавской крепости в сороковых и последующих годах… Во время восстания его уже перевели в заповедную местность, основанную «Королём Стасем» и, занимая видное место среди царских палачей, он округлял свои владения и жил «сладкой жизнью» за счёт прежней деятельности. Жандармы называли «пьяной» или «денежной» комиссией ту, в которой оба упомянутых «шакала» заседали: Тухолко и Зданович.
Сколько издевательств придумывали они, чтобы добиться признания у обвиняемых!...
Арестованных стегали розгами в зале суда, посыпанном песком, который впитывал кровь наказуемых…
Ведущие допрос собственноручно ударяли подозреваемых по лицу, кулаками выбивая им зубы…
И всё же… всё же во время таких допросов, а особенно во время таких издевательств допрашиваемые выказывали такую закалку духа и терпеливость к физической боли, что удивляли даже комиссию…
Саркастический юмор после наказаний некоторых не покидал.
Например: Хофгаузер[32] пытался довести до ярости допрашиваемых своими ироническими замечаниями и шутками.
Был такой обычай, что после оглашения приговора осуждённого спрашивали:
– Нет ли у вас каких-либо претензий ко всей следственной комиссии или к какому-либо из её членов?
И вот некто Статтлер, семидесятилетний человек, на этот вопрос ответил с добродушной усмешкой:
– Могу ли я иметь какие-то претензии к этим почтенным, благородным, трезвым мужам, из которых состоит комиссия, что решила меня допрашивать и осудить? У меня поистине нет никаких претензий ни к кому, а как милую памятку моего пребывания на Павиаке, а также моего знакомства с уважаемым Тухолко и уважаемым Здановичем, я буду всегда носить с собой коробочку с зубами, которые эти два господина следователя посчитали целесообразным выбить у меня…
В то время на такие сцены и факты были запреты, которые когда-нибудь… когда-нибудь… естественно, какой-нибудь историограф опишет полностью.
……………………………………
……………………………………
……………………………………
…В эпоху политических и общественных движений, в эпоху всяких переворотов всегда выдвигаются на видное место личности, которые желают лишь пожать с подобных движений материальную корысть и обогатиться за счёт легковерных.
Такие люди выползают откуда-то – никому неведомо, откуда, из каких тёмных и грязных щелей, и какая адская сущность выталкивает их на поверхность земли?...
Сперва они бывают очень осторожны…
Только их помощники, агенты и последователи, такие же особы из-под «тёмной звезды» и такого же склада, распускают слухи об огромных связях и закулисных влияниях этих ясновельможностей…
А далее посеянное мнение даёт ростки: повторяется и разносится по всей стране, со всей сопутствующей ложью, всё более обширной и фантастической.
– Благодаря влиянию пана С. из Павиака, или также из крепости, выпущены Н., М., П.
– Тот и этот осуждённый, благодаря стараниям пана С., освобождён от каторги… или из арестантских рот, или прямо из-под виселицы…
Во время революций, восстаний, то есть в чрезвычайных обстоятельствах и наивысшего всплеска чувств, когда они берут верх над здравым смыслом, когда отчаяние не приемлет никакой критики, начинают теплится самые слабенькие надежды – каждая, глупейше придуманная, басня обретает все черты, не просто правдоподобности, но самой правды.
Облик таких особей, по убеждению толпы, вырастает до гигантских размеров, они как бы управляют судьбами людей, по своей собственной воле, точно так, как в театре марионеток машинист управляет движениями кукол…
И толпы впавших в отчаяние матерей, жён, сестёр (женщины составляют наиболее численных клиенток таких господ) спешат к пану С. за советом и за действенной помощью в освобождении арестованных и осуждённых…
Естественно, такому господину при первой беседе с ним надо вручить значительную сумму «на расходы, связанные со сбором сведений».
При первом собеседовании, а также при парочке последующих, такой господин принимает тон и позы дипломата – он приятен, выказывает полное взаимопонимание со своим клиентом, и по собственному желанию предлагает, как бы всё-таки нехотя, имена разных чиновничьих матадоров, слегка намекая на свои приязненные отношения с ними.
Обещания он сыплет как из рога изобилия… заверяет, что заключённый, об освобождении которого он принялся хлопотать, через день-два, даже через час! вернётся домой в лоно тоскующей и отчаявшейся семьи.
Но тянутся недели, этот господин меняет тактику…
Он узнал, что появились трудности…
Якобы следствие выявило новые обстоятельства, отягчающие обвинение…
Якобы заключённый при допросе путался и плохо всё объяснил…
Якобы при особой очной ставке обвиняемых на него взвалили наиболее тяжёлую вину…
При каждом посещении заинтересованных лиц, от которых он уже получил крупные задатки, такой господин всё пасмурнее, всё официальнее разговаривает с таким выражением лица, будто поёт на похоронах de profundis[33] и однозначно даёт понять, что задаток, какой получил, уже исчерпан, что для дальнейшего «получения сведений» и их использования требуются новые суммы.
– Для себя я ничего не прошу, ну, ничегошеньки. Когда заключённый будет свободен – вернётся к вашему семейному очагу и я, за рюмкой старого венгерского или мёда, напомню о гонораре… о скромном гонораре за мои труды…
И тысячи рублей плывут в руки прохвоста…
Но, как только такой господин заметил, что слишком перетянул струны, и что выбранная им жертва начинает проявлять нетерпение и требовать конкретных результатов, дорогостоящих и бесплодных шагов, – захватив кошелёк, туго набитый рублями, господин начинает стушёвываться с горизонта, заметая за собой следы своей деятельности.
Никто из обманутых не смог, да и не силился найти источник своих затрат и обмана.
Так бывало неизбежно во время политических бурь, так бывало везде…
И у нас тоже во время манифестаций и восстания гарцевало множество подобных господ неизвестного происхождения, носящих фамилии, о которых ранее никто нигде не слышал, и которые неизбежно повторяли обманы и ограбления, и жертвы клеймили их злоречием и презрением…
А когда ураган притих и буря успокоилась, эти же имена снова вынырнули на видное место, сперва очень несмело и украдкой…
Позднее, всё отважней, а потом и вовсе заблистали как филантропы, деятели-патриоты, преследуемые властями в период бурь…
Несколько горстей золота, умело и вовремя разбросанных, дополняли эту чудесную метаморфозу.
В эту эпоху, когда на всём земном шаре на Жечь Посполиту обрушивалась клевета, в эту эпоху, наряду с Иудами, ренегатами, прохвостами, грабителями публичного добра, злодеями, промышляющими народными деньгами, наряду с карьеристами и прочими подобными демонами, имена коих кровавыми буквами вписаны на века в историю нашего народа, в эту же пору мы встречаем бескорыстное и беспримерное самопожертвование. В эти часы явились светлые образы женщин и девушек – полек, которые действенно участвовали в трудах своих отцов, мужей и братьев.
……………………………………
……………………………………
……………………………………
Панна Хелена Ижевская, сразу же после разрыва с Александром Теренкочи, поехала в Королевство. Несколько дней побыла в Хуте, посетила Поланувку, которую оставила под опёкой всей Поланувской «громады» и Вицуша, молочного брата Пшемыслава.
– Мы есть мужики, – говорил Вицуш, – руки у нас крепкие, да и в словах мы не слабаки, и если уж мы поднимемся, то доброго пана защитим, как зеницу ока.
Такое обязательство от своего имени и всей Поланувской «громады» дал Вицуш, но и пан Кацпер Теренкочи тоже, конечно, взялся следить за имением Пшемыслава и поднять его из руин.
В Варшаве Хелена Ижевская ближе познакомилась с кругами патриотов.
Не убоялась она будущего, «полного страшной и неведомой опасности», чем пугала её старшая сестра…
Она отвергла беззаботную жизнь, в которой пребывала до сих пор, и намеревалась исполнить своё решение: выйти замуж за Пшемыслава Хожевского и разделить с ним его судьбу и изгнание в Сибирь.
С Пшемыславом Хожевским она виделась в крепости у железной решётки, через двойную проволочную сетку…
Что любит его, что считает себя его невестой, что готова ехать за ним в Сибирь и там при первой возможности обвенчаться с ним, она сказала Пшемыславу при свидании с ним в крепости.
Всё это она говорила в присутствии жандарма и офицера, которые привыкли сопутствовать таким встречам и разговорам заключённых с лицами, которые их посещали.
Пшемыслав чувствовал, что любовь Хелены – настоящее чувство, и что она не просто готова не только на самые большие жертвы, но что самопожертвование для неё легко и радостно…
А сопоставляя любовь Хелены с собственными чувствами, он, в общем, и не удивлялся её самопожертвованию, но был ей бесконечно благодарен и, конечно, чувствовал себя счастливым…
Минуту, когда его вывезут и он покинет стены крепости, когда он ступит на землю изгнания, на сибирскую землю, – эту минуту, которая принесёт встречу и соединение с любимой, Пшемыслав Хожевский ждал с нетерпением и тоской.
Вот уж и следствие по его делу вроде бы полностью закончено, вот уж не вызывают его на допросы…
Сколь бы непроницаемы ни были крепостные стены, заключённые, однако, могут иногда общаться и передавать друг другу новости.
Пшемыслав Хожевский знал, что Валентий Левандовский, начальник отделения, в которое он входил, уже вывезен дня 4 января 1864г., что решалась и судьба других его товарищей по оружию, так что и он ожидал приговора со дня на день, и, как уже сказано, ожидал с тоской и нетерпением…
……………………………………
……………………………………
……………………………………
……………………………………
© М. Кушникова, перевод, 2007.
© М. Кушникова, В. Тогулев, предисловие, составление, 2007.
© А. Брагин, оформление интернет-сайта, 2007.