Источник:
Tokarzewsky Szymon. Zbieg. Wspomnienia z Sybiru. – Warszawa, 1913. [Токаржевский Ш. Побег: воспоминания о Сибири. – Варшава, 1913. – На польском языке].
Шимон Токаржевский
ПОБЕГ
Воспоминания о Сибири
Варшава, 1913
Страница 3 из 5
* * *
– Закончили!
Так, откладывая в сторону перо, сказал Томаш Булгак, не первой молодости литовский шляхтич, сосланный на вечное поселение в Сибирь в 1839 году, за участие в списке Конарского.
Жена Томаша Булгака, Тереза, урождённая Вьежбицкая, из самого высшего общества, оказалась женой горячо любимого Вильнюсского заключённого, разлучённой с ним. И после неслыханно тяжёлого пути и опасностей, казалось бы, непреодолимых для женских сил, ей удалось всё же разыскать Томаша в Телецкой долине, в Тисуле, где он выполнял канцелярские работы на золотоносной площадке, зарабатывая на своё скудное содержание.
Молодые товарищи Томаша по канцелярии ничего собой не представляли. Лишь Сава Львович Милорадов учился в Москве в Университете и, помимо университетской учёбы, занимался также литературой и политикой.
Пописывал статьи общественного направления, был приятелем критика Белинского и близким родичем известного Олимпия Милорадова, попа староверцев, который с тремя тысячами своих сомышленников, бежал из России в Галицию и создал общину в Покутье, где сам исполнял обязанности духовного пастыря…
Сава Львович Милорадов участвовал в заговоре, целью которого было освобождение российских крестьян.
Отправленный на каторгу, перемещённый из разных мест наказания в другие, наконец, попал на Телецкую золотоносную площадку на Малом Алтае.
Здесь он иногда обслуживал машину, промывающую золото, иногда возил на тачках золотоносный песок и, наконец, работал с Томашем Булгаком в канцелярии, преимущественно подчиняясь нуждам, а, скорее, произволу начальника золотоносного месторождения, Владимира Гросса…
– Наконец, я освободился от зависимости! – повторил Булгак непринуждённым весёлым тоном.
Сава Милорадов ничего ему не ответил.
Он выглядел так, словно душа его пребывала далеко… далеко…
Его красивое молодое лицо омрачала какая-то невесёлая дума…
Его крепкое, хорошо сложённое тело сгорбилось, как будто под гнётом какой-то безмерной тяжести…
Томаш Булгак подошёл к окну и громко рассмеялся:
– Пан ожидает свою красавицу-жёнушку? Правда, я угадал, Сава Львович?
Молодой человек не ответил… казалось, он даже не слышал, что Томаш обратился к нему… Тогда умолк и Булгак, и тоже глядел на золотоносную площадку.
Люди, как муравьи, работали здесь очень быстро под пристальным взором строгих дозорных…
Стук лопат, молотов и кирок раздавался громко и неустанно…
Скрип таратаечных колёс; шум воды, верчение машин и топот лошадей; бряцание каторжных цепей и кандалов, – всё это составляло оглушающую, грозную, истинно адскую какофонию…
Вдруг раздался громкий звон колокола… Это был сигнал на обеденный перерыв…
Ещё звон не утих, как биргалы выскакивают из воды…
Те, кто был занят на загрузке, бросают тачки, лопаты, отпрягают коней от таратаек и, запыхавшись, спешат, мешая друг другу, к своим баракам.
Бегут без оглядки… Потому что, кто первый покажется в бараке, где на столах уже стоят миски с едой, тот быстрее дорвётся до еды. Вообще же все они еле живы от голода…
Кроме кусочка чёрного хлеба, похожего на глину, с утра ничего не брали в рот.
Какой желанной кажется им неудобоваримая еда, которая их ждёт!
Да и как необходима и долгожданна короткая передышка для этих нравственно и физически искалеченных людей!
В это время доверенный Владимира Гросса забирает добытые крупинки золота в маленьких мешочках и уносит в магазин, где господин начальник Гросс ежедневно в полдень и вечером ожидает этот драгоценный урожай, и, приняв его, уносит в свой дом, которым владеет в Тисуле, где и живёт.
Колокол снова слышится троекратно через каждые две минуты…
С последним ударом в канцелярии появляются две женщины, те самые, что так спешили попасть через поляны из Тисуля на промывочную площадку.
Булгак и Сава Милорадов бегут им навстречу.
Звучат радостные приветствия:
– Любимая моя Тереня!
– Дорогой мой Томаш!
– Сава, миленький мой!
– Мой самый прекрасный цветочек, моя Катенька, самая драгоценная! Сокровище моё! – восклицает Милорадов, который стряхнул с себя тревожные думы, прижал к сердцу свою молоденькую красавицу-жену, на её золотоволосую головку и розовое личико так и сыплются горячие поцелуи.
Потом, держась за руки, садятся на скамью, и Катя рассказывает мужу, что делала, о чём думала со вчерашнего расставания…
Этот искренний, сердечный разговор постоянно прерывается объятиями и поцелуями – милыми эпитетами и ласковыми прозвищами, которыми постоянно обмениваются молодожёны…
Булгаки – уже старшее поколение.
Они поженились намного раньше, чем Кася и Милорадов… Они и старше Милорадовых, притом Томаш проводит в канцелярии и на площадке только рабочие часы.
По вечерам он возвращается домой, а дом Булгаков – в Тисуле. Ему хватает времени на личные дела и на разговоры с женой.
А сейчас, поздоровавшись, семейство тут же принимается за домашние занятия.
Он разжигает огонь в печи, хвастаясь, что насобирал дрова, собственноручно разрубил их и высушил.
Пани Тереза вынимает из корзины разные блюда, которые приготовила дома вместе с Касей, разогревает их, а когда они уже горячие, весело приглашает к столу молодую пару.
– Кася Андреевна! Сава Львович! Хватит нежностей! Хватит! Прошу к столу.
– Не задерживайтесь!... Поспешите! Обед совсем остынет. Еда заветрится…Кася, не забывай, что твой муж голоден.
– Успокойся, Тереня, а то я подумаю, что у тебя ледяное сердце, – шутит Булгак, – помни, что «не хлебом единым жив человек».
– Да уж! – смеётся пани Тереза. – В самом деле, без хлеба человек жить не может.
– Тереза Игнатьевна права! – воскликнула Кася. – Я такая эгоистка! – быстро поднимается и за руку тянет мужа к доске на козлах, покрытой небелёным полотном вместо скатерти.
Все садятся на нестроганные табуретки.
Во время обеда прислуживает Кася: подаёт миски, тарелки, нарезает кусками чёрный хлеб, наливает воду в деревянные ковшики.
Всё это она делает с изящной простотой и доброжелательностью.
Сава Милорадов сияет от восхищения.
– Разве моя Катенька не выглядит королевной, которой нравится играть в домовитую хозяйку?
– Разве моя жёнушка не похожа на фею, которая опустилась на землю из зачарованной страны, чтобы ласково похлопотать среди убогих людей?...
– Разве я преувеличиваю?... Уважаемая Тереза Игнатьевна, почтенный Томаш Юзефович, скажите, прошу вас!
Семейство Булгаков разделяет восхищение Савы Касей и искренне поддакивает влюблённому мужу. Беспечная весёлость охватила всех.
В их оживлённом разговоре так и сыплются добродушные шутки, поэтические сравнения, научные цитаты…
Если не обращать внимания на эту грязную, обросшую паутиной избу, не присматриваться к этим людям, – можно бы поклясться, что слышится свободная остроумная беседа компании образованных богачей, развеселившихся в приятной, содержательной беседе…
Поистине, трудно было поверить, что так могут разговаривать: каторжник и поселенцы, добровольные изгнанники – четверо человек, живущих в пустынной глуши, за тысячи миль от Отчизны, – четверо человек, ежедневно притесняемых, угнетённых обстоятельствами, изнурённых тяжёлым физическим трудом, обременённых хлопотами, тоской, бедностью…
Скромный обед изгнанников закончился…
Кася с беспокойством следит за стрелками висячих часов…
Видит, что уже кончаются короткие мгновения, когда Сава и Булгак свободно отдыхают…
– Ах! Эти часы так противно тикают!... Какие они безжалостные… Какие неугомонные! Как они спешат, как сумасшедшие!... Если бы можно, хоть на короткое время, замедлить их бешеный бег!...
Так думала Катя Милорадова…
Её светлое чело нахмурилось. Побледнело розовое личико…
Вздыхает… и всё же энергично принимается ставить самовар…
А в это время, тихим шагом подкрадывающегося лиса в канцелярии появился Владимир Гросс…
«Господин управляющий» сейчас разодет особо старательно, видно, что он хочет произвести впечатление своим богатством и элегантностью.
Он одет в новый, облегающий, чёрный люстриновый сюртук, жёлтые нанкиновые брюки, жилет из тёмно-голубого китайского шёлка, вышитый выпуклыми птицами и драконами, застёгнутый большими пуговицами из Телецкого золота; а белая сорочка уж точно образец элегантности в Сибири.
Кудрявую шевелюру Владимир Гросс смазал какой-то липкой помадой с острым, душистым, но неприятным и раздражающим запахом.
Шапку с красным околышком и значком чиновничьего разряда он держит в руке, на указательном пальце которой сверкает огромная, широкая, массивная печатка с инициалами владельца.
Владимир Гросс останавливается посреди избы и, повернувшись к пани Терезе, а потом к Кате Милорадовой, здоровается с ними.
– Низко кланяюсь вам, мои миленькие госпожи Тереза Игнатьевна и Катерина Андреевна, и покорно напрашиваюсь в вашу компанию, – говорит Гросс, не считая нужным поприветствовать ни Булгака, ни Милорадова.
– Быдло! – сквозь зубы по-французски шепчет Томаш Булгак Саве и оба удаляются в противоположный угол избы, где находится печь, в которой Кася расшевелила угли и с подчёркнутым вниманием закладывает их в самовар.
Тем временем Тереза Булгак пытается оживить и поддержать разговор с господином управляющим.
Он же расселся на табурете и, опираясь локтями о стол, делает вид, что внимательно слушает… Но отвечает «через губу» и с напряжённым вниманием и разгоревшимися глазами следит за Касей и явно пытается уловить каждое словечко, сказанное ею мужу или Булгаку.
Окружающие, заметив неуважение Владимира Гросса к изгнанникам, не знают, как избавиться от этого господина и владыки их участи…
А самовар начал ворчать и закипел.
Гросс радостно это уловил и голосом, который пытается казаться любезным и приятным, но звучит, как жабье кваканье, заявляет:
– Рад бы я попить чаю из ваших ручек, Катерина Андреевна, напоишь чаем твоего покорного слугу, панночка? Очень хочется чаю!
– Искренне жалею, что вынуждена отложить на другой раз приготовление чая для вас, Владимир Данович, – но именно сегодня Терезу Игнатьевну и меня ждёт особенно много работы дома, притом нам надо побыстрее возвращаться, ведь наши мужья скоро придут на ужин.
– Томаш Юзефович и Сава, мой муж, не очень ждут от меня приличного чая, во всяком случае, не скоро… Притом, боюсь, что вам, Владимир Данович, очень трудно потрафить по вашему вкусу, ведь вы привыкли пить превосходный чай в Китае, в разных богатых и роскошных городах по всему миру…
Не обращая внимание на «жаждущего», Катя Милорадова отвечала ему очень уважительно, спокойно.
Пани Тереза поняла её мысли на лету, ибо уже давно заметила сильное увлечение Гросса красавицей Касей, которое тот не умел ни скрыть, ни совладать с ним.
Обе женщины поспешили собрать принесённые из Тисуля горшочки и миски, всё это сложили в корзины и, не стесняясь присутствием Гросса, каждая из них попрощалась со своим мужем сердечным объятьем и горячим поцелуем…
Гроссу женщины очень вежливо и учтиво поклонились, на что он не ответил, а остался в бешенстве и, молча, переживал своё бешенство, не в силах с ним справиться…
Булгакова и Кася вышли в сени.
Вдруг Кася отдаёт свою корзину Томашу и, будто в каком-то непривычном порыве, ведомая внезапным импульсом, возвращается в канцелярию. Подходит к Саве…
Падает перед ним на колени… Обнимает колени мужа… И, прежде чем он что-то понял, целует его ноги, его кандалы целует…
Потом срывается с места и убегает…
Теперь Тереза и Кася уходят окончательно…
– Этот мерзкий человек испортил нам так хорошо начавшийся день… И из-за него я всего раз, один только раз, поцеловала моего Саву… И так мне грустно расставаться с ним сегодня… Так грустно, как никогда до сих пор!
Так жаловалась Кася Милорадова…
Пани Тереза с нежностью и сочувствием старшей сестры, как умела, пыталась успокоить удручённую Касю…
Едва отошли на несколько десятков шагов, Милорадова остановилась и обернулась…
Её печальные глаза всматриваются в длинные и узкие бараки, построенные из нетёсаных бревён, низкие, без окон…
Нары, покрытые соломой – единственный предмет обихода в этих бараках… Здесь ночуют и проводят всё свободное от работы время биргалы.
А для каторжников выкопаны ямы под бараками, ямы без окон и печей…
Зима же на Малом Алтае неслыханно морозная и сменяется летом обессиливающей жарой…
Сколько же приходится терпеть тем, кто вынужден гнездиться в этих бараках, в этих ямах…
– Подумать только, мой дорогой, мой умный, мой благородный Сава, наилучшие годы своей жизни проводит здесь! – говорит Катя и, обуреваемая нестерпимой жалостью, разражается слезами…
– Только этим здесь сплошная выгода!... Только о них заботятся в этом проклятом Эльдорадо! – возмущённо говорит Катя, показывая Булгаковой просторный, прочно и солидно построенный дом с большими остеклёнными окнами, с большими дверьми, перед которыми стоят столы и лавки…
Это кошара бригады казаков…
Казаки в Телецкой долине, – как, впрочем, на всех рудниках и золотых приисках в Сибири, – казаки, единственные люди, которые пользуются вниманием и привилегиями у местных властей.
Единственно они в этой Геенне ведут беспечную и развесёлую жизнь.
Даже для чистки своих коней и их кормления, для уборки конюшен и своих квартир они используют каторжан.
Пьянством и карточной игрой казаки услаждают своё привольное, ничем неомрачённое житьё.
Около казачьих кошар стоит конюшня для их коней.
Обширное, светлое, хорошо проветренное здание, а перед ним большой плац, посыпанный песком.
Поблизости видно совсем другого вида строение.
На нём висит огромная, написанная яркими красками, вывеска, торжественно оповещающая, что здесь находится:
Больница для биргалов и иных рабочих
Телецкого золотоносного месторождения
– Будь это не так противно, не так больно, не так постыдно, можно бы умереть со смеха, стоит только сравнить эту «больницу» с тем стойлом, – говорит Кася, не переставая всхлипывать.
Пани Тереза утешает её, успокаивает, и лишь когда они из ущелья вышли на цветочную поляну, сказала:
– Дорогая Касенька, прости, что оставляю тебя одну! Тебе спешить не за чем, а мне придётся, что есть силы, шагать в Тисуль, чтобы не опоздать к Голубевым. Сегодня у меня последний урок у них в этом месяце, и я должна получить зарплату, а ты знаешь, – наша касса совсем опустела. До скорой встречи, дорогая!
Попрощавшись с Милорадовой, пани Тереза быстро уходит.
Она думает, что кроме урока с шестью маленькими отпрысками Голубевых, её ещё ждёт много другой работы…
Нужно поухаживать за горохом в своём маленьком огороде, время уже почти вышло…
Нужно развесить бельё, которое она выстирала вместе с Касей…
Томашу тоже не годится ждать ужина, – надо, чтоб к его приходу всё было готово…
Но Томаш вернётся только после десяти, так что ей удастся справиться со всем этим, а, может, даже ещё что-нибудь сделать сверх намеченного…
Сегодня Томаш выглядит бодрее и непринуждённей, чем обычно… Так! Значит, он, возможно, захочет просмотреть и разобрать материалы, которые уже собрал для описания этого золотого прииска…
Может, он захочет вместе прочитать собранные замечания и размышления, которые в последнее время изложил на бумаге: О предназначении женщин, о стремлениях нашего века[20], в развитии…
Госпожа Тереза Булгак была женщиной особого склада души и сердца и необычных умственных способностей. Она была также непривычно высоко образованной, по сравнению с общим уровнем своего времени[21].
Она обладала литературными способностями, и несмотря на то, что её одолевала домашняя и ручная работа, она много писала.
Но рукописи её исчезли во время долголетнего изгнания, а потом – во время многократных обысков в их доме после возвращения семьи Булгаков в Литву.
…………………………………
А Кася Милорадова, меж тем, медленным, прогулочным шагом шла к дому…
Веял лёгкий ветерок, разнося медовый аромат цветущих растений и сильный, упоительный запах живицы, что от древней пущи реял над всей Телецкой долиной…
Белки, покрытые вечным снегом и льдами, слали в долину холод, который во время летней жары оживлял и укреплял…
Очарование этой дивной природы понемногу успокаивало опечаленную Касю.
Она перестала плакать, вытерла слёзы и незаметно стала мечтать о вещах приятных:
– Нарву–ка я незабудок. Свяжу из них круглый букет… А в самую серёдку посажу жарок[22].
А утром Томаш Юзефович возьмёт букет в канцелярию и отдаст от меня моему дорогому Саве, вроде символического послания, которое ему расскажет, что я о нём всё время думаю и так горячо его люблю!... Люблю!... Люблю!...
Всё это Кася говорит вслух и деловито принимается собирать незабудки и искать жарки.
Это занятие надолго и полностью её поглощает, а когда она уже собрала огромный сноп цветов, мысли её обернулись к более практическим сторонам жизни…
– У меня есть фазан, которого поймал старший Голубев и подарил Терезе Игнатьевне… А ещё у меня целая квашня княженики[23], которую я насобирала…
У меня хороший запас мёда…
– Значит, завтра я приготовлю такой обед: печёный фазан и компот из княженики… Важный, королевский обед получат наши господа!
Так!... Есть жаркое, есть десерт, но с супом – провал!... Впрочем, Тереза Игнатьевна, конечно, какой-нибудь суп сообразит…
Я испеку пирог… Мой букет развеселит их паскудную рабочую нору…
– Всё будет великолепно! – радуется Кася, как маленькая девочка, и вздыхает:
– Ах! Если бы завтра настало побыстрее! Господи! Сделай, чтобы побыстрее наступило!...
* * *
Владимир Данович Гросс в юном возрасте от иудаизма перешёл в православие.
Не получив никакого образования, пробовал зарабатывать по всякому, но нигде «места не согрел».
Карьера, о которой он мечтал, сменив вероисповедание, не сложилась. Хотя он исколесил вдоль и поперёк всю Сибирь, и даже европейскую Россию. Наконец, после неимоверных стараний получил место управляющего золотым прииском в Телецкой долине.
Это было место сказочно выгодное, вожделенное всеми, кто хотел быстро и легко разбогатеть…
И Владимир сын Дана Гросса на этом месте очень быстро нажил себе состояние, тем, что присваивал львиную долю самородков, равно и добытого золотого песка.
Никакая самая строгая проверка не могла бы ему помешать, потому что тем же способом в то время наживались состояния на месторождениях драгоценных руд всеми, кто был причастен к начальству.
Большие доходы приносила Гроссу и лавка для биргалов, которую он основал, как бы на имя своей давнишней знакомой и приятельницы, которая в этой лавке пребывала как экономка.
Следует знать, что основание и содержание такой лавки, торгующей продуктами и одеждой, было привилегией господ управляющих, причём весьма прибыльной.
Именно в подобных лавках возникали и до сказочных высот росли долги несчастных биргалов.
Когда Саву Милорадова привезли на Телецкую площадку, а сразу за ним прибыла и поселилась в Тисуле его жена, красавица Кася, Владимир Гросс сразу «положил на неё глаз».
Решил искать её взаимности.
Сперва имел ввиду мимолётную тайную связь…
Чем холоднее была Милорадова, тем более возгорался управляющий.
С каждым днём его страсть всё возрастала и, в конце концов, одолела его с такой силой, так необоримо, что он решил на Касе жениться.
Что у неё был муж – не велика беда!
Ведь Сава Милорадов, как лишённый всех прав каторжник, вообще считался «умершим для Общества», его жена легко могла расторгнуть брак и вступить в новый.
Могла бы!
Да!... Если бы захотела.
Но захочет ли?...
Пока мало было на то похоже…
Красавица Кася столько ласки, столько нежности, столько обожания выказывала своему мужу, каторжнику Саве, так неутомимо старалась облегчить его судьбу, что Владимир Гросс, не отрекаясь от своих надежд, тем не менее, понял и каждый день в том убеждался, что надежды его не столь близки к исполнению, как ему сперва казалось…
Тем не менее, он испытывал все возможные способы привлечь к себе внимание Каси, часто впадая в ярость, оттого, что все его усилия тщетны…
Комплименты, всякие знаки внимания, ценные подарки Кася отвергала с разумной горделивой вежливостью…
От его визитов пряталась у пани Терезы, что было нетрудно, поскольку Милорадова проживала с той в одном доме.
Владимир Гросс чувствовал себя глубоко уязвлённым, оттого, что его ухаживаниями постоянно пренебрегали…
Его ухаживаниями, его, который всё же управляющий золотым прииском!...
Его, который обладал недюжинным состоянием, возрастающим что ни день!...
И кто же та привередница, что отказывалась от милости Владимира Гросса?...
Кто?...
Жена преступника, осуждённого на вечную каторгу.
Сибирский Адонис впадал в бешенство…
И всё ж для покорения Каси Милорадовой так ничего и не мог придумать!...
* * *
Когда пани Тереза и Кася вышли из канцелярии, Владимир Гросс принялся свирепствовать и браниться.
Чашку чая, которую любезно подал ему Томаш, кинул на пол, крича:
– Сам лакай свой чай, поселенец.
Саве коротко приказал:
– Берись за переписку, каторжник, а то тут же на месте отведаешь кнута!...
И после такой угрозы в ярости выскочил из канцелярии.
По пути любимую собаку огрел нагайкой, с которой никогда не расставался.
Напал с оскорблениями и придирками на нескольких появившихся навстречу биргалов.
Даже казака-десятника, с которым обычно обходился более чем любезно, за что-то обругал.
И, посеяв в окружающих страх и угрозы, подался в Тисуль, где владел большим, богатым домом, как, впрочем, и женой.
По дороге же всячески бранил Милорадову.
– Козья мать её, кого бы спросить! Скотина!... Дразнит меня… Пререкается со мной, с управляющим, с Владимиром Дановичем Гроссом! – сказать бы кому, где ещё видано такое?...
Так он продолжал свой монолог, всё яростнее…
И вдруг увидел собирающую цветы Касю Милорадову…
В мгновение ока ярость утихла и переросла в пылкую радость.
– Ну-с! Повезло же мне сегодня!... Встретил мадамочку с глазу на глаз! Подожди же, козья твоя мать!
Он отёр потное лицо, застегнул расхристанную сорочку, пригладил волосы, пальцами расчесал бороду, шапку лихо сдвинул набекрень, остановился и крикнул:
– Катерина Андреевна! Мадамочка… Как я счастлив, что вас встретил, голубка! Кланяюсь вам низко и покорно.
Кася глубоко поражена, но со спокойным лицом, холодно и высокомерно, как обычно, говорит:
– Что вам угодно, Владимир Данович?
– Что мне угодно? Ну-с, от души и от сердца хотел бы вам сказать открыто и внятно, что я вас люблю, что…
– Замолчите! Я вам приказываю, Владимир Данович! Следует же вам припомнить, что такие признания, как ваши, смертельное оскорбление для приличной замужней женщины.
– Ну-с, чёрт побери, всех приличных женщин и все смертельные оскорбления во всём мире! Я, голубушка, милая Катенька Андреевна, и не думал вас обидеть… Только я от всей души, от всего сердца желал бы завести с вами роман, мадамочка, ну, хотя бы немножко… всё равно, что ничего, я человек деликатный… добрый… сердечный, русский человек…
Он приблизился… Схватил её за плечи…
Касю обдало его дыханием, от которого несло горилкой…
В первый момент обида совершенно её обессилела…
Затем она почувствовала необыкновенный прилив мужества…
Она вырывается из объятий насильника…
Отталкивает Гросса…
Корзина со всем содержимым катится ему под ноги…
Сноп сорванных цветов она отважно одевает ему на голову…
Убегает…
И начинается погоня…
Гросс несколько раз догоняет беглянку…
Несколько раз уже хватал её за плечи…
Схватил и стиснул её маленькую ладонь…
Несколько раз обнимал её гибкий стан…
Несколько раз ударил Касю нагайкой по голове, по плечам…
Но она постоянно ускользает…
Она не замечает боли…
И убегает, будто каким-то чудом за плечами у неё выросли крылья…
Зверская сила Владимира Гросса, конечно, одолела бы Касю Милорадову…
Но не может престарелый, ленивый, отяжелевший толстяк состязаться в ловкости, проворности и быстром беге с лёгкой, подвижной, гибкой, как косуля, молодой женщиной.
Владимир Гросс постоянно спотыкается на неровной тропинке.
Падает…
С великим трудом поднимается и вновь, разъярённый, продолжает бежать… бежит вслепую…
А тем временем расстояние между ним и Милорадовой всё увеличивается…
Уже видны зелёные купола Тисульской церкви…
Уже слышны колокола, призывающие на молебен…
Уже видны щитки тюремной крыши…
И тут Гросса вновь охватывает прилив ярости…
Своей собаке, которая шаг в шаг ступает за ним, показывает убегающую Милорадову и кричит:
– Панфил! Хватай!
Огромный пёс в несколько скачков догоняет добычу…
Отрывает кусок её платья и приносит хозяину…
Тот пенится от злости, что пёс не так его понял…
– Панфил! Быдло безмозглое! – рычит преследователь нечеловеческим голосом. – Хватай! Держи её!
На этот раз Панфил приказ понял…
Он перебегает дорогу несчастной Касе…
Кусает за ноги…
Огромными лапами опирается о плечи… впивается клыками в шею…
Вгрызается в грудь бедняге…
Заливаясь кровью, Кася Милорадова упала на землю…
* * *
Пана Тереза Булгак прервала свой рассказ, который слушали все мы, экс-каторжники, нынешние поселенцы Омска…
Во время амнистии Томаш и Тереза Булгаковы немного приблизились к Европе.
Им назначили временное пребывание в Омске… Здесь мы познакомились и привязались друг к другу тесными узами искреннего и горячего уважения и приязни.
Для пани Терезы воспоминания о Телецких приисках противны и болезненны.
Она расстроилась… Плачет…
Мы тоже глубоко взволнованы.
И всё-таки я хочу узнать о трагических судьбах Каси и Савы Милорадовых, так жестоко исковерканных.
Кто-то из нас прерывает молчание, воцарившееся в избе, и робко задаёт рисковый вопрос:
– И что сталось с Касей?
Пани Булгак с трудом совладает со слезами и волнением и рассказывает:
– Уже наступили сумерки, а её всё не было, я уже испугалась, не случилось ли с ней чего-нибудь.
Сперва расспросила соседей.
Но никто в Тисуле не видел Касю в тот день после обеда. Тут я уже не на шутку взволновалась и, взяв своих учеников, шестерых Голубевых, отправилась с ними на поляну искать подругу моих дел и нашей общей недоли.
Ночь была безлунная и беззвёздная.
Надвигалась буря…
Воздух стоял душный и парной, так что трудно было дышать.
Из древней пущи доносились какие-то шумы… какие-то таинственные голоса и бормотание… а на поляне слышались какие-то шелесты, шипение, словно миллионы гадов ползали по цветистой траве.
Подвижные ветви можжевельника походили на больших нетопырей с распростёртыми крыльями…
Всё это ещё усиливало мою тревогу, тем более, что было так темно и лишь изредка сверкали молнии.
Мои ученики, а в этот миг и мои сотоварищи Голубевы обычно были апатичные, ленивые, с хитрецой, но при всём при том – неплохие пареньки, с добрым сердцем, а сильные – как молодые львята.
То один, то другой зажигал смоляной факел, который на мгновение освещал маленький круг и угасал…
После каждого такого угасания мне казалось, что я погружаюсь в пропасть, всё глубже, страшнее, и всё чернее…
………………………………
После долгих, очень долгих поисков мы, наконец, нашли Касю.
В одежде, порванной в лоскуты, страшно искусанную собакой, нашли мы её лежащей в луже собственной крови.
Видно, этот бандит лютовал изо всех сил, её прекрасное личико и шея, и лоб, были покрыты сине-кровавыми полосами, от ударов нагайки.
Мы подняли её, неподвижную, без всяких признаков жизни, и понесли в наш дом… Мальчики Голубевы подняли тревогу, все обсуждали происшествие с Милорадовой, причину которого никто не мог угадать, кроме нас с Томашем.
Некоторые считали, что виновником был какой-нибудь беглый бродяга.
Все жители Тисуля сбежались в наш дом, потому что Кася пользовалась большой симпатией соседей.
Спокойная, мягкая, вежливая, образованная и такая красивая, она была предметом общего уважения, за то, что, будучи дочерью из богатого аристократического рода, покинула дом, богатство, родных и всех родичей, чтобы разделить кровавую участь любимого мужа, осуждённого на каторгу и вечное поселение…
Нелегко удалось нам привести Касю в чувство после обморока…
Не скоро бедолага выздоровела, хотя мы оба с Томашем оберегали её так заботливо, как если б она была нашей единственной и самой дорогой…
Когда она, наконец, поднакопила сил, старший Голубев отвёз её в Барнаул, где уже ожидал кто-то из её родни и повёз в Москву.
– А Сава Милорадов ещё долго работал на Телецком месторождении?
– На следующую ночь после той страшной погони Саву, под конвоем казаков, вывезли из Телецкой долины неизвестно куда…
Владимир Гросс говорил, что в Москве следствие обнаружило очень важные улики, связанные со списком, участником коего был Сава Милорадов, и что того привезли в Москву для доследования.
Но говорили и так, причём не раз, что Гросс о Саве всё лжёт…
Он сам приказал Касиного мужа перевезти в другое место наказания. И ему нетрудно было так поступить, нужно было лишь подать высшей власти рапорт, что Сава Милорадов – опасный бунтовщик и зачинщик, подстрекающий биргалов к бунту…
– И не только эту милую, прелестную Касю мы любили, – говорит Тереза Булгак, – мы любили и Саву Милорадова, хотя и были у нас с ним разные мнения по многим политическим и общественным вопросам, так что часто мы спорили не на шутку…
Заговорщик Поляк и заговорщик Россиянин в своих стремлениях по многим вопросам были очень близки, но ещё больше разногласий их разделяло.
Хотя сердце Савы Милорадова и наши сердца были едины в уважении к некоторым идеалам и к некоторым идеям…
А общей точкой согласия у нас была идея абсолютной демократии…
© М. Кушникова, перевод, 2007.
© М. Кушникова, В. Тогулев, предисловие, составление, 2007.
© А. Брагин, оформление интернет-сайта, 2007.