Эта книга с почтением и восхищением посвящается тем польским каторжникам и поселенцам, что в результате политических событий тридцатых, сороковых и шестидесятых годов XIX века провели в Сибири долгие десятилетия. Одним из них был Шимон Токажевский (Токаржевский), переводы нескольких книг коего приводятся ниже.
Мэри Кушникова, Вячеслав Тогулев
ПРЕДИСЛОВИЕ
К «СИБИРСКОМУ ЛИХОЛЕТЬЮ» ШИМОНА ТОКАРЖЕВСКОГО
Страница 8 из 10
[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ]
Глава «Товарищи»
Таковы, в общих чертах, основные параллели, которые прослеживаются между «Записками из Мёртвого Дома» Достоевского и книгами Токаржевского.
Легко заметить, что большая их часть относится к восьмой главе второй части «Записок» Достоевского, которая озаглавлена «Товарищи». Поскольку она почти целиком посвящена полякам, то, конечно, под «товарищами» он имел в виду именно их.
Однако, – вот странность. В последнем прижизненном издании «Записок из Мёртвого дома» (Спб., 1875) эта глава отсутствует.[233] Возникает вопрос – почему? В комментариях ПСС лаконично сказано: «Считать, что причиной её исключения была воля самого автора, нет оснований»; в подкрепление этого вывода приводится факт, что в «Дневнике писателя» за 1876г. «Достоевский с сочувствием вспоминает о польских революционерах, бывших с ним на каторге» (хотя в самом тексте «Записок», как мы уже знаем, Достоевский пишет о поляках отнюдь не всегда доброжелательно, и они, судя по книге Токаржевского, совсем не рассматривали его как «союзника» или «товарища»).
Из комментариев к ПСС узнаём также, что означенная глава, предназначавшаяся для публикации во «Времени», задерживалась цензурой в марте 1862г., и что её удалось напечатать только в декабрьском номере. Что касается отдельного издания «Записок из Мёртвого Дома», опубликованного в том же году, она туда не вошла, её воспроизвели только в Полном собрании сочинений Достоевского 1865г.[234]
Прямых указаний на то, что цензура запретила печатать главу о поляках в 1875г., авторы комментария к ПСС не приводят. Конечно, на пике своих «почвеннических» устремлений Достоевский мог от публикации опасной главы воздержаться. Что послужило поводом – цензура или «самоцензура», кто теперь скажет? Хотя, опять же, в первом посмертном издании сочинений Достоевского в 1883г. упомянутая глава о поляках присутствует. «Всё это заставляет предполагать, – читаем в ПСС, – что в издании 1875 в связи с ростом освободительного движения и ответным усилением политической реакции глава была исключена по цензурным мотивам»[235]. Но так ли это, или речь идёт об осторожности автора и нежелании касаться слишком «горючей» темы, сказать затруднительно…
«Достаточно полно и достоверно…»
Приведённые выше параллели между текстами как будто доказывают, что Токаржевский был знаком с «Записками» Достоевского. Однако этот вывод не всем исследователям казался очевидным. Так, В.А. Дьяков пишет о таком знакомстве сугубо в предположительной форме, ссылаясь при этом на исследование З. Бобович-Потоцкой. Он считает, что русские издания книги Достоевского почти наверняка держал в руках Токаржевский: «Вполне правомерно и соображение З. Бобович-Потоцкой о том, что на… “симбиозный” текст Богуславского и Токаржевского[236], с которым мы имеем дело, могли[237] оказать воздействие “Записки из Мёртвого дома”. Как уже упоминалось, их полный перевод на польский язык был издан в 1901г. Однако русские издания “Записок” почти наверняка были известны как Токаржевскому, так и редакции “Новой реформы”, готовившей к публикации “Воспоминания сибиряка” Богуславского. Что касается книги “Семь лет каторги”, то сам комментарий издателей содержит ссылки на Достоевского. Впрочем, окончательные выводы будут более уместными после тщательного сопоставления конкретного фактического материала и отдельных оценочных суждений, содержащихся во всех мемуарных и документальных источниках».[238]
Как уже было сказано, ссылки на Достоевского, приведённые в сносках, принадлежат перу не издателей, а «переписчицы», причём в первом издании «Семи лет каторги» они не подписаны, так что легко впасть в заблуждение, кто их автор – Токаржевский, «переписчица» или издатель. Но в издании 1918г. они уже подписаны: «примечания переписчицы». В самом же тексте Токаржевского прямых указаний на знакомство с «Записками из Мёртвого дома» нет.
Существует также версия, что фрагменты рукописи Токаржевского, бродившие в списках по столицам, мог использовать Достоевский, – чем отчасти и объясняется множество схожих мест, – но так ли это было на самом деле – кто теперь скажет…
В комментариях к ПСС, касающихся параллелей с Токаржевским, читаем также, что Достоевский изобразил каторгу и каторжан «достаточно полно и достоверно»: «В воспоминаниях польского революционера Ш. Токаржевского, отбывавшего каторгу в омском остроге одновременно с Достоевским… и в записках П.К. Мартьянова… изображены аналогичные эпизоды, действуют те же герои. Сопоставление текста “Записок” с этими воспоминаниями, с письмами Достоевского к брату, где он описывает ужасы каторжной жизни, и с новонайденными официальными документами, касающимися омской крепости, заставляет признать, что писатель достаточно полно и достоверно[239] изобразил как основные моменты каторжного быта – внешний вид крепости, распорядок дня, работы, занятия арестантов, – так и тех, кто стал героями его произведения»[240].
Но, внимательно изучая параллели с книгами Токаржевского, приходишь к выводу, что не в последнюю очередь его могли подвигнуть взяться за перо как раз неполнота, а зачастую и пристрастность описаний Достоевского, равно и допущенные им неточности, которые Токаржевский как бы исправляет! – если, конечно, он действительно был знаком с «Записками из Мёртвого дома».
«Написал две книги воспоминаний…»
Беглое переложение фактов биографии Токаржевского, приведённое в комментариях ПСС, в основном точное, но есть некоторые неувязки. Читаем: «Шимон Токаржевский (1821-1899[241]), выведенный у Достоевского под буквами Т-ский, происходил из дворян Люблинской губернии. Он избрал профессию сапожника… Под влиянием ксендза Петра Сцегенского Токаржевский дал клятву идти по следам польских патриотов 1830-х годов: участвовал в заговоре; узнав об открытии его, бежал за границу, откуда в 1847г. был передан царскому правительству под именем Финикса Ходкевича; осуждён на десять лет, наказан шпицрутенами и отправлен сначала в усть-каменогорскую, а затем – в октябре 1849г. – в омскую крепость. Освобождённый в 1857г., он по возвращении на родину участвовал в подготовке и проведении восстания 1863г., был вновь арестован и в 1864г. приговорён к пятнадцати годам каторги. Вернувшись в 1883г. в Варшаву, Токаржевский написал две книги воспоминаний[242]: … “Семь лет на каторге” (об омском остроге[243]; 1907[244]) и “Каторжники”…»[245].
Требуются уточнения.[246] Токаржевский написал отнюдь не две книги воспоминаний. Так, в настоящем издании приводится восемь автобиографических книг! И, конечно, не очень правилен акцент, что книга «Семь лет каторги» – об омском остроге, ведь «омские» события занимают в ней всего лишь около трети объема всего текста. Да и не острог интересовал в первую голову Токаржевского; тема его мемуаров гораздо шире.
«Не скрывает своего враждебного отношения…»
Отдельные выводы комментария ПСС весьма категоричны. Читаем: «В книге “Семь лет на каторге” Токаржевский подробно описывает жизнь казармы; отдельные главы посвящены плац-майору, раскольнику, Аристову, Достоевскому и Дурову. Автор не скрывает своего враждебного отношения к Достоевскому[247], определившегося позднее под влиянием ознакомления с “Бесами” и “Дневником писателя”. Выдвигая на первый план расхождения Достоевского с революционерами и приписывая им устойчивый характер, автор обвиняет писателя в том, что уже в остроге он гордился перед арестантами своим дворянским происхождением и отличался шовинизмом и ура-патриотизмом»[248].
Но из воспоминаний Токаржевского совсем не следует, что его отношение к Достоевскому каким-то образом трансформировалось под влиянием «Бесов» или «Дневника писателя». Эти произведения Токаржевским даже не упоминаются, как и «Записки из Мёртвого Дома». Из текстов Токаржевского однозначно вытекает, что отношение к Достоевскому, причём весьма определённое, сложилось отнюдь не в 70-е годы, как пытаются убедить читателя комментаторы ПСС, а ещё на каторге. На наш взгляд, вывод о влиянии «Бесов» на Токаржевского не выглядит очевидным.
Нельзя не заметить к тому же, что Токаржевский не оперирует термином революционеры и нигде не называет себя таковым. Правильнее сказать – был патриотом. Следовательно, он не мог обвинять Достоевского в расхождении с революционерами, да ещё выдвигать таковые в своих книгах на первый план. Главное для поляка – свобода Отчизны, а каким образом её следовало добиваться, мирным путём или вооружённым – вопрос для Токаржевского менее важный.
«К воспоминаниям… надо относиться осторожно…»
Извлекаем очередную цитату из комментариев к ПСС: «По словам Токаржевского, он набрасывал свои воспоминания сразу же по возвращении из Сибири[249], но затем, в 1883г., после вторичной девятнадцатилетней ссылки, дополнил их подробностями, которые первоначально опустил. Следовательно, к тому времени он читал “Записки из Мёртвого дома” и позаимствовал у Достоевского многие события, имена, детали.[250] Так, персонажи Баклушин, Ломов, Бумштейн фигурируют у Токаржевского и у Достоевского под одними и теми же именами, хотя их реальные фамилии были иными: Арефьев, Лопатин, Бумштель. У обоих авторов одинаково преступление, за которое осуждён старик, но, судя по Статейным спискам, оно носило несколько иной характер… Следовательно, к воспоминаниям… Токаржевского… надо относиться осторожно, извлекая из них те или другие сведения»[251].
Неточность: Токаржевский начал писать воспоминания отнюдь не по возвращении из Сибири, как утверждается в комментариях, а в Сибири, это доказывается текстом его книг.
Далее. По прочтении комментария складывается впечатление, что Токаржевский просто переписал Достоевского, «заимствуя» у него «события, имена, детали». Однако детальное сопоставление текстов, приведённое выше, доказывает, что Токаржевский не заимствует, а, приводя в воспоминаниях схожие коллизии, как бы дополняет и исправляет Достоевского. Конечно, это могло быть возможным только в случае, если Токаржевский ориентировался «в теме» никак не хуже Достоевского.
В чём-то, конечно, за давностью лет, Токаржевский не вполне уверен; отчётливо живописует характеры, но память слаба на даты и имена. Но мы не встречаем у Токаржевского сколько-нибудь приметных параллелей с «Мёртвым домом», которые бы не были существенно им скорректированы, то есть поданы иначе, чем у Достоевского.
Разумеется, к любым воспоминаниям надо относиться «с осторожностью», и к «Запискам из Мёртвого дома», как к их беллетризованной разновидности, в том числе. Истина познаётся в сравнении, в сопоставлении источников, если когда-нибудь вообще – познаётся…
Легенды каторги
Есть, конечно, и такие свидетельства, очевидцами коих ни Достоевский, ни Токаржевский не являлись, а потому их передача оказывалась не совсем точной. Оба, например, описывают случай покушения на плац-майора Кривцова. Достоевский: «Мне рассказывали в подробности, как хотели убить нашего майора. Был в остроге один арестант. Он жил у нас уже несколько лет и отличался своим кротким поведением. Замечали тоже, что он почти ни с кем никогда не говорил. Его так и считали каким-то юродивым. Он был грамотный и весь последний год постоянно читал Библию, читал и днём и ночью… В один день он пошёл и объявил унтер-офицеру, что не хочет идти на работу. Доложили майору; тот вскипел и прискакал немедленно сам. Арестант бросился на него с приготовленным заранее кирпичом, но промахнулся. Его схватили, судили и наказали. Всё произошло очень скоро. Через три дня он умер в больнице. Умирая, он говорил, что не имел ни на кого зла, а хотел только пострадать. Он, впрочем, не принадлежал ни к какой раскольничьей секте. В остроге вспоминали о нём с уважением»[252].
Заметим, что Достоевский не называет имени арестанта. Очевидно, запамятовал, ведь событие происходило задолго до появления автора «Записок» в остроге. Но Токаржевский «вспомнил» и решил, по обыкновению, «поправить» Достоевского. И пишет, что арестанта звали Власовым, тогда как позднейшие исследования, на которые опираются комментаторы ПСС, доказывают, что Токаржевский был неправ: фамилия покушавшегося была Чикарев, а имя – Влас,[253] оно-то, очевидно, и дезориентировало польского автора, который перепутал имя и фамилию. Память человеческая несовершенна, и подобные «сбои» вполне понятны.
Конечно, могла быть неточной и сама легенда, которую довелось услышать Достоевскому и Токаржевскому, и не исключено, что – в разных «толкованиях». Поэтому Токаржевский, обнаружив в «Записках» означенный рассказ, решает изложить его в том варианте, какой был ему известен: «Это случилось ещё до нашего прибытия на каторгу. Один из каторжан, некий Власов, как-то раз ринулся на Ваську, за что был осуждён за одни сутки и погиб под батогами. Две тысячи ударов принял ещё живым, а тысяча досталась уже мёртвому. Обычно при подобных экзекуциях присутствовали все заключённые»[254].
Легенда передана иначе, на что и обращают внимание комментаторы Полного собрания: по-Достоевскому, Чикарев скончался в больнице, а по-Токаржевскому – на месте казни.
«Преднамеренные» искажения
Комментаторы ПСС отмечают, что Достоевский иногда преднамеренно в «Записках» искажал события и факты, либо по цензурным соображениям, либо руководствуясь «художественными» пристрастиями.
Однако войдём в положение Токаржевского. Допустим, он читал «Записки» Достоевского. И относится к ним как к мемуарам. Видит неточность – и «правит» её. Но отследить каждую мелочь, конечно, не может. И в его текст вслед за Достоевским просачивается дезинформация.
В комментариях приведён пример: старик-раскольник был осуждён на самом деле не за поджог церкви, а «лишь за неисполнение обещания присоединиться к единоверцам и за отказ присутствовать при закладке церкви»[255].
Но ведь про поджог пишет не только Достоевский, но и Токаржевский! Либо доверяя «Запискам» Достоевского, как источнику, либо следуя легендам, которые распространяли сами каторжане.
Нельзя не обратить внимание на архивные материалы, найденные Б.В. Федоренко и опубликованные в комментариях к ПСС.[256] Они подтверждают многое из того, о чём писали Достоевский и Токаржевский. Например, историю Аристова. Достоевским она излагалась очень сжато, но Токаржевский дополняет её, подаёт куда более развёрнуто. Найденные Федоренко документы полностью подтверждают, что рассказ Токаржевского, в главных его чертах, был правдой.
Комментаторы доказывают, что прототипом героя «Записок» Куликова выступает арестант Кулишов, действительно совершивший побег из омского острога вместе с Аристовым.[257] Но Токаржевский называет его именно Кулешовым (правда, пишет не с буквой «и» в середине слова, а с «е», что вполне простительно, ибо гласная безударная). Это ещё раз убеждает нас в том, что, корректируя и дополняя ситуации, упомянутые в «Мёртвом Доме», Токаржевский в подавляющем большинстве случаев доверяет своей памяти куда более, чем Достоевскому. Искажённые Достоевским фамилии он повторяет далеко не всегда (очевидно, только в тех случаях, когда подлинные имена он и в самом деле за давностью лет позабыл).
«Политурованный» Дуров
В комментариях затрагивается вопрос и об отношениях поэта-петрашевца С.Ф. Дурова с Достоевским. Приводятся факты биографии Дурова: на каторге «не изменил своих революционных воззрений», по окончании срока печатался в «Современнике», с ним встречались сибирский просветитель Григорий Потанин, известнейший поэт Чокан Валиханов. «Достоевский на каторге, – отмечают комментаторы, – отдалился от Дурова; впрочем, они и на воле не были особенно близки. По свидетельству Мартьянова, они никогда не сходились вместе, не обменялись ни единым словом и даже “стали врагами”. Но судя по тому, что после освобождения из острога Достоевский и Дуров бывали вместе в доме К.И. Иванова, мужа О.И. Анненковой, дочери декабриста И.А. Анненкова…, их отношения можно назвать просто далёкими, а не враждебными».[258]
Тем не менее, сам Достоевский в «Записках» обозначает Дурова, как и поляков, словом «товарищ».
Что касается Токаржевского, то он, описывая Дурова, презрения не скрывает: «Сергей Фёдорович Дуров, сразу же после первого знакомства с нами, поведал, что его мать по прямой линии происходит от Богдана Хмельницкого, а дядя где-то был губернатором. Всё это он повторял много раз, при каждом удобном случае, и даже без всякой надобности, как будто бы своё родословное дерево хотел вбить в наши головы на веки вечные… Места, где происходили рассказанные Дуровым сцены, чаще всего были либо кофейни, либо трактиры. Иногда, будучи в особом настроении, рассказывал разные случаи из жизни многих чиновников из высшего общества, из чего мы сделали вывод, что в свободное от службы время в какой-нибудь конторе Дуров любил собирать всякие городские сплетни и новости. Он надоедал нам бесконечным повторением одних и тех же фактов, случаев или сцен, в которых он выступал как главное действующее лицо».[259]
Впрочем: «Невзирая на то, что Дуров был чаще всего и нудным, и смешным, иногда можно было с ним поболтать не без приятности, – конечно, не очень вдаваясь в смысл разговора».[260]
Таким образом, Токаржевский сочно «дописывает» портрет Дурова, начатый Достоевским.[261]
© М. Кушникова, перевод, 2007.
© М. Кушникова, В. Тогулев, предисловие, составление, 2007.
© А. Брагин, оформление интернет-сайта, 2007.