Источник:
Tokarzewsky Szymon. W ucieczce. Opowiadania wygnanka. – Warszawa, Lwow, {b.r.}. [Токаржевский Ш. В скитаниях: воспоминания изгнанника. – Варшава, Львов, {год изд. не указ.}. – На польском языке].
Шимон Токаржевский
В СКИТАНИЯХ
Воспоминания изгнанника
Варшава – Львов
Страница 2 из 3
* * *
– Господа Поляки? Я спрашиваю, где же господа Поляки?
Этот вопрос задал мужчина, который вошёл, вернее, проскользнул в контору рудника на Горе Алиберта.
– Это наш шеф, Сергей Демьянович Истенев, вчера приехал прямо из Петербурга, как полномочный представитель владельца рудника, – приглушённым голосом сообщил братьям Ларс Олден.
В полотняной блузе, красной краской и толстыми кистями, он надписывал адреса на ящиках, гружёных графитом и готовых к отправке за Урал, в Европу.
Молодые люди прекратили свою работу и поспешили на вызов Сергея Демьяновича Истенева.
– Мы – те Поляки, которых вы вызывали, Сергей Демьянович.
Мы – братья Вендриховские, – представился Адам и оба полонились вежливо, но с полным достоинством.
Истенев снял очки, старательно, медленно протирал их красным клетчатым платком; затем снова надел и долго, долго приглядывался к молодым людям, с нарочитым, грубоватым любопытством приглядывался, как будто к особым экзотическим животным, выставленным на показ в какой-нибудь ярмарочной будке.
Наконец, слегка наклонил голову, как бы приветствуя их, и сказал:
– Рад знакомству! Очень рад познакомиться с господами Поляками. Представьте, вы только представьте, я первый раз в жизни имею честь, ну, и удовольствие, большое удовольствие, встретиться с Поляками и разговаривать с Поляками… Рад был бы также что-нибудь узнать о Польше и Поляках, если вас, дорогие мои господа, это не затруднит.
– Нисколько, нисколько, – ответил Адам, – я готов рассказать пану о всех интересующих вас обстоятельствах в моей Отчизне, и сообщить любую необходимую вам информацию, Сергей Демьянович.
– Ну-с, ладно!... Похоже, в Польше заговоры против власти составляют все обыватели… вся шляхта… это правда?
– Кажется, да, – ответил старший Вендриховский, – и даже, можно сказать, довольно часто.
Толстые, мясистые губы Сергея Истенева, под коротко стрижеными щетинистыми усами искривились в сатанинско-ироническую улыбку.
– На самом деле так?... А я, Фома неверующий, хотел в том удостовериться. Согласитесь, не очень красиво постоянно составлять заговоры.
– Это зависит… зависит от многих… от разных обстоятельств… которые и приводят к такому… то, что в кодексе называется «смягчающие обстоятельства».
– Да! Да! – без воодушевления поддакивал Сергей Истенев, хитро усмехаясь и после долгого молчания продолжил:
– В Сибири, слышал я, сейчас много политических преступников, много польской шляхты.
– Действительно, многие Поляки приговорены сейчас к депортации в Сибирь…
– Вы, господа, тоже шляхта?
– Да.
– Пожалованные в мужики?[12]
– Да.
– Очень сожалею, господа, что с вами случилась такая неприятность, – иронически усмехнулся Истенев, – очень сожалею!
– Напрасно!
– Как это напрасно?... Шляхтичи, разжалованные в мужики, которых каждый может ударить палкой по своему хотению, – хорошенькая история! – с насмешливым сочувствием кивая головой, сказал Сергей Истенев… – Разве что вы, господа, имеете надежду добраться до права и вернуться в Польшу.
– Кто бы отрёкся от прельстительной надежды вернуться на Родину!
– Правда! Правда! Но скажи, пан, прошу покорно, скажи ты мне, вы не намереваетесь ли затеять какой-нибудь заговор здесь?
– То есть где? Тут? На Горе Алиберта?
– Нет! Нет! Но в Сибири вообще, я слышал, в крепостях множество шляхты…
– Согласитесь, что эти достаточно ограждены от возможности затевать заговоры.
– Ну-с, так! Те, в крепостях, согласен! Но ведь есть и другие. Я слышал, наши города и сёла просто роятся от Поляков-поселенцев, политических преступников, шляхтичей… Не замышляют ли такие же польские паны-шляхтичи устроить какой-нибудь заговор тут?...
– Конечно, нет! Какой смысл Полякам устраивать заговоры в Сибири! – живо и смело отпарировал Адам Вендриховский, не опуская глаз перед пронзительным взором Сергея Демьяновича Истенева.
И после долгого молчания сказал:
– Хотите ли вы ещё о чём-нибудь нас спросить, Сергей Демьянович?
Тот отрицательно покачал головой:
– Нет! То, что я узнал от пана, рассеяло мои опасения и на сегодня мне вполне достаточно.
– Тогда мы вернёмся к своим начатым работам, если позволите.
– Возвращайтесь, господа! Позволяем, а почему нет?... Позволяем. Потому что, как полномочный представитель купца Алиберта, я желаю всё делать в интересах моего хозяина, а, значит, хочу и должен следить, чтобы в наших рудниках и наших конторах все рабочие трудились возможно дольше, энергичнее и плодотворнее. Здравствуйте, господа!
Они раскланялись очень вежливо и изысканно, после чего поспешно удалились.
Ларс Олден, хотя и занятый подсчётом и подписыванием ящиков, слышал дословно весь разговор Сергея Демьяновича с Вендриховскими.
Когда они вошли, подавая Адаму кисть, Ларс сильно пожал ему руку, и, усмехаясь уголками губ, шепнул:
– Мерзкая, опасная минута; дорогие мои! умейте владеть собой!... Да поможет вам Бог и поддержит в вашей тяжёлой доле. Терпение и выдержка!
* * *
Сергей Демьянович Истенев, человек ещё не старый, но изнурённый распущенной жизнью, чрезвычайно нервный, циник, фанфарон, фантаст; у него даже был некоторый опыт научной работы (хотя и очень бестолковый), была у него и некоторая приятность в общении с товарищами, однако, в отношениях с подчинёнными он всегда бывал безгранично грубым и скандальным, не выбирал выражений и жестов в минуты хандры и приступов гнева.
Он относился к той группе россиян, которая без всякой логической причины, без всякого повода ненавидели Поляков, совсем не зная ни этого народа, ни его истории.
С первой минуты прибытия на Гору Алиберта, Истенев начал систематически и неустанно преследовать Вендриховских.
К этому имелась у него полная возможность, как у шефа администрации рудников и как у главного полномочного их управляющего.
Например, – он то рвал страницы, которые минутой ранее кому-нибудь из братьев велел написать; рвал, ругая стиль, почерк, неясное представление интересов.
То высмеивал польские ударения.
То давал им распоряжения и приказы, совершенно противоречащие друг другу или такие, которые потом сам же и отменял, как только Вендриховские брались за их выполнение.
То использовал их для работ, не входящих в их обязанности, или даже привлекал к собственному обслуживанию.
Говорил с ними всегда грубовато, множеством способов прижимая их всё больше, всё изощрённее, ими обоими пренебрегали, всё тяжелее становилась их зависимость.
Совет старого Ларса Олдена: «терпение и выдержка»! – всё более и более нужен был братьям Вендриховским.
Сергей Истенев охотно перевёл бы обоих братьев-поселенцев из конторы в рудник и нагрузил бы их самой тяжёлой и грязной работой, если бы не то, что Ларс Олден всякий раз решительно становился на их защиту:
– Эти молодые Поляки основа конторы, они – моя правая рука, и ни за что я не соглашусь потерять таких трудолюбивых способных и порядочных помощников. Скорей, сам оставлю Гору Алиберта.
Сергей Демьянович хорошо знал, что таких администраторов, как Олден, он мог бы найти хоть сотню, и уговорить, и нанять, но – в Петербурге, а найти такого, как Олден, чтобы тот согласился поехать в Сибирь, – почти невозможно.
Поэтому, благодаря угрозе Олдена, который действительно был душой рудника, Юлиуш и Адам Вендриховские остались на своих должностях.
Но господин администратор своих намерений относительно их никак не изменил. Более того: защита Олдена ещё более разожгла его ненависть к Полякам вообще и к Вендриховским – особенно.
А несчастные изгнанники решили не упустить ни малейшей возможности вырваться из этого ада, который на Горе Алиберта устроил им враг Поляков, Сергей Демьянович Истенев. И, поскольку такой возможности не предвиделось, участь Вендриховских была невыносимой. Они старались, насколько удавалось, не попадаться на глаза своего преследователя, избегали встреч с ним и любого столкновения.
Когда не были заняты в конторе, прятались в своём домишке. В воскресные дни и в праздники исчезали в лесу, что рос на склоне горы, или над рекой Боготол, омывающей графитовые залежи в Алибертовом руднике.
Чем занимались Вендриховские во время таких вылазок?
Как и все мы, изгнанники, пребывающие на каторге, или на поселении, в каждую свободную минуту изучали карты Европы, и вместо существующей, рисовали новую, – хотя бы и на песке.
А ещё: вспоминали деяния прошлых веков нашей истории, пытаясь почерпнуть в ней опыт и поддержку в сегодняшнем нашем положении.
А ещё: рассказывали друг другу о своей деятельности на Родине… И во время таких рассказов ещё раз переживали уже пережитые однажды чувства и впечатления: пламенный энтузиазм и светлые надежды, которые угасли, как вечерняя заря… развеялись, как сон, от которого человек просыпается, попадая в ужасы действительности – заключение, этапы, принудительные работы, депортации, изгнание.
А ещё: собирали цветы и травы, чтобы их засушить и привезти на Родину, как память о пребывании в далёких краях.
А ещё: записывали впечатления, своё отношение к людям, с которыми их судьба мимолётно столкнула, и к окружающей природе.
……………………………………
Как-то во время такой воскресной вылазки в лес, среди нежной чуть голубоватой зелени, перед глазами Вендриховских мелькнуло нечто подвижное, ярко-красное.
Не успев ещё сообразить, что бы это могло быть, они увидели, что из лесной гущи появилась высокая женщина в шёлковом красном платье и белой шёлковой шали, накинутой на плечи.
Они безмерно удивились, потому что, если в этих краях им доводилось встречать женщин, то только – Буряток, в тройных кафтанах на меху, таких же накидках, в войлочных шапочках на голове, с безобразными, коричневыми, верблюжьими губами.
Перед этой европейской женщиной, которая встала перед ними на узкой дорожке, загораживая путь, Вендриховские остолбенели…
Женщина засмеялась, весело, непринуждённо…
– Ну, что дальше?... Вы меня боитесь, господа? – спросила она по-русски. – Может ли так быть, что вы меня не знаете?
– Жаль, очень жаль, – весело ответил Адам, – но не имели такой чести…
– Не жалейте! А то я вас сейчас же огорошу. Потому что я… хотя нет! Не скажу… угадайте, господа!
– Пани велит нам угадывать, – сказал Юлек, – но это напрасный труд! Лучше сразу назовите себя, если хотите. Если нет, – что ж, будьте здоровы!
– Ать! Не будь такой шустрый, дурачок!
– Дурачок! – возмущённо повторил парень. – О, пожалуйста! Лучше фамильярность, чем знакомство.
Этот всплеск недовольства Юлека Вендриховского очень понравился женщине. Она захлопала в ладоши и засмеялась:
– Смотри-ка! Какой обидчивый. Ну! Ну! Без гнева, без обид! Прошу прощения и заодно представлюсь: я – Шура…
– Шура? – спросил Юлек. – Это имя или кличка?
– Имя!
– Дивное имя! – иронично заметил парень. – Никогда в жизни не слышал такого.
– Потому что ещё мало жил на свете и много чего ещё не знаешь и не слышал, юнец! – отпарировала обиженная женщина.
Потом перестала хмуриться и сказала:
– Шура, Шурочка – значит, Олеся, а, вообще же, я: Александра Павловна, Сергея Демьяновича Истенева законная жена.
– Приятно познакомиться, пани.
– Приятность взаимная! – поклонилась Шурочка, живо добавив:
– А вам, господа, и представляться не надо, я вас знаю. Вы – Поляки, бунтовщики.
– Наши фамилии Вендриховские, – прервал её Адам, нахмурив брови, но вежливо кланяясь, – мы помощники Ларса Олдена. После тяжёлой, недельной работы в душной конторе рудника нам нужен отдых и прогулка на свежем воздухе… Мы ещё должны дойти до аймака бурятов в долине. Позвольте, пани, попрощаться.
– Не позволю! Не позволю! – рассмеялась женщина высоким и неприятным голосом, расправляя плечи, чтобы загородить им дорогу на узкой тропинке между двумя оврагами. – Не пущу вас. Ей-же, ей! Я хотела познакомиться с вами!
Братья вновь поклонились:
– Весьма благодарны!...
– Ну-с! Не за что! Не за что… Я уже не раз сама себе говорила: Шура Павловна! Ни к чему такое твоё хотение: эти Поляки каждое воскресенье, каждый праздник прячутся, как мыши, в какой-нибудь норке… Аж здесь вас отыскала, оказывается, вы прячетесь в лесу и гуляете… Вот и хорошо! теперь вместе гулять будем.
– Для нас это было бы и почётно, и приятно, – ответил Адам, – только что бы на то сказал Сергей Демьянович Истенев!
– Мой муж? Что с того? Вы думаете, я боюсь своего мужа?
– Нет, конечно, мы так не считаем, просто мы думаем, что вашему мужу было бы неприятно, что вы лишаете его своего присутствия… И если пани любит…
– Кого? Мужа? Люблю ли я его? Ах! Конечно, нет! Надоедал он мне немало. Сохрани, святой Николай Чудотворец!...
На минуту задумавшись, продолжила:
– В Петербурге, правда, – ко всем чертям! – ещё кое-как… Сергей Демьянович получал большую пенсию, казённую, а ещё большие доходы… Но что ж, если кто любит излишества, напитки, карты, гулянки с девчатами в роскошных ресторанах… Ей-же, ей, мало он тысяч рублей потратил на этих дряней… Ах! Душа у меня болит, как об этом подумаю… Часто корила его за это, а он смеётся: «Я люблю красивых девиц, а ты любишь красивых юнцов, – так что мы квиты»…
– А пани считает, что Сергей Демьянович имел основания так говорить? – усмехнулся Адам.
Она очень возмутилась:
– Конечно, не имел никаких оснований, хотя бы потому, что я денег на юнцов не тратила. Видите ли, пан, тут разница! Большая разница! Когда я сидела дома и нужно было и порядок соблюдать, и воевать со слугами, он в это время разыгрывал в городе из себя вельможу, миллионера… И после этих забав пришлось подавать в отставку, – как кирпич на голову…
– Это худо! – притворно посочувствовал младший Вендриховский.
– Конечно, худо! – вздохнула Шура. – Ах! Худо, жалко… Всю нашу красивую обстановку, чёрт бы их побрал, присвоили кредиторы. Мы переселились в одну комнату за городом. Ей-же, ей, не повезло нам в Петербурге!... Сергей Демьянович уже начал напиваться по кабакам. К счастью, появилась служба у Алиберта. Ну-с, и приехали мы сюда… Хоть тут мы и недавно живём, но мне уже до мозга костей надоело жить в пустыне. Хандра! Хандра! Нападает на меня днём, а в ночи рой всяких несусветных мыслей так и мечется у меня в голове… Я только и придумываю, как бы отсюда перво-наперво вырваться, если уж в Москву или в Петербург не удастся, так хотя бы в какой-нибудь губернский город.
Шура Павловна всё это рассказывала горячечно и поспешно, с напором, и мимикой, соответствующей голосу и содержанию этих признаний.
Втроём они уселись на полянку, поросшую густой и мягкой травой, словно ковёр из стриженого пушистого бархата.
После короткого молчания она продолжила свой рассказ:
– Правда, есть две дочери, россиянка и немка, её отец был лекарем в Петербурге. Была у него большая практика, пользовался уважением в богатых кругах, но состояние сколотить не сумел, умер молодым и ни копейки не оставил осиротевшим: жене и дочери. Но мы всё же остались в столице, сводили концы с концами, даже жили в достатке, принимали гостей… Так подвернулся претендент: Сергей Демьянович Истенев.
И так они полюбили друг друга и поженились.
Только любовь вскоре покинула их дом, улетела, как птица из клетки.
Дальше в своих откровениях Александра Павловна с полной откровенностью признаётся, что не равнодушна к «красивым юношам».
Обращение её всё более фамильярно.
Она придвинулась к Юлеку, хлопает его по плечам, щекочет под подбородком, пощипывает щёки, нежно гладит ладонью шелковистый блондинистый пушок над верхней губой.
Юлек, застыдившийся, смущённый, пытается избежать этих ласк, весьма однозначно высказывая Александре Павловне своё недовольство, в котором кто-либо более проницательный, чем госпожа Истенева, заподозрил бы отвращение.
– А вам, пан Юлиан, нравятся красивые женщинки? – цинично спрашивает Шура Павловна.
Юлек порывисто поднимается, распрямляет свою стройную крепкую фигуру, и серьёзно отвечает:
– На семнадцатом году жизни меня арестовали. Я долгое время пробыл в тюрьме. Целый год этапами шёл в Нижнеудинск… Так что не время и не место было заниматься «женщинками». А сейчас у меня нет на это времени, и я ещё меньше этого хочу. Лучше забыть об этом, Александра Павловна!
И отошёл, хмурый и разгневанный. Отходит и исчезает в чаще леса.
– Гляди-ка на него, юнец, дурачок, такой был тихий, как мышь под веником, а какую дал мне жёсткую отповедь! – говорит Истенева шутливым тоном и смеётся.
И чувствуется, что смех притворный, принуждённый, что «отповедь» совсем не пришлась ей по вкусу.
Сейчас она поворачивается к Адаму, который тоже сидит, как на раскалённых углях, а она всё болтает и болтает.
– Там приехали к нам какой-то урядник, пристав, поп… А я показала фигу им всем, чтобы познакомиться.
Адам молчал.
– Сейчас начнут в карты играть… Сергей Демьянович снова проиграет месячную пенсию, а то и ещё больше, – вздыхает Александра Павловна.
– Сергей Демьянович и здесь в карты играет? – спросил Адам Вендриховский лишь для того, чтобы выказать хоть какой-то интерес к разговору.
– Играет ли он в карты?... – вспыхнула Шура. – И ещё как! Двое суток не вставал бы от стола, если бы нашёл подходящих партнёров. И надо ли удивляться? Верно говорит пословица: «Чёрного кобеля не отмоешь до бела», и шулера от карт не отучишь.
Адам Вендриховский, наконец, теряет терпение. Болтовня этой женщины, циничной и навязчивой, раздражает его донельзя.
Он встаёт с травы и говорит:
– Уже вечереет. Над рекой носятся влажные облака, из лесу веет холодом. Вам, пани, надо возвращаться домой. Александра Павловна, вам надо идти, во избежание горячки, или даже воспаления лёгких, которое тут грозит неосторожным.
Шура мнётся и говорит, что ещё не уйдёт.
Клянётся, что здорова как корова, что не боится ни горячки, ни воспаления лёгких… И, наконец, искренне и прямо признаётся:
– Жаль мне с вами расставаться! Проводите меня домой, – заискивающе упрашивает она, кокетничая.
Вендриховский решительно отказывается.
– Простите, пани, Александра Павловна, – простите, что я не могу выполнить ваш милый приказ. Нам с братом сегодня ещё надо побывать в долине.
– Разве это обязательно? – настаивает Истенева. – Разве нельзя это отложить до следующего воскресенья?
– Это и обязательно, и отложить его нельзя до следующего воскресенья. Мы заказали у бурятов оленьи шкуры. Нам сообщили, что они готовы. Мы должны их забрать, потому что давно их ожидаем. Они нам очень необходимы.
– Жаль! Очень жаль! – вздыхает Шура. – Прогулка с вами была бы такая прелесть, но раз нельзя, что поделаешь… До свидания! До приятного и скорого свидания! – кричит она, посылая Адаму воздушные поцелуи.
Потом накидывает шаль на голову, закутывается в неё и, волоча за собой шлейф красного платья, медленно направляется к руднику.
* * *
С тех пор, как Александра Павловна познакомилась с Вендриховскими, она постоянно искала встреч с Юлеком.
В обычные дни подкарауливала его на территории Алибертова предприятия.
В праздники искала и настигала его в лесу и даже в долине, в айматах кочующих бурятов.
Однако, несмотря на уловки Шуры, молодые люди всегда как-то исчезали у неё из поля зрения, благополучно и хитро избегая долгих встреч с навязчивой особой…
И, наконец, уже зимней порой, потеряв терпение и раздражённая неудачей своих замыслов, Шура как-то зашла в контору.
Приказчики вскочили с кресел, склоняясь чуть не до земли в поклоне перед женой своего начальника, и заискивающе спрашивали:
– Что Превосходительство прикажет?
«Превосходительство» высоко поднимает голову, красуется, как пава, не обращая внимания на приказчиков, и направляется прямо к креслу, в котором сидит её муж, и с наимилейшей своей улыбкой говорит:
– Сережа Демьянович, голубчик, ты не брал ключи от кладовой?
Истенев удивлённо глядит на свою усмехающуюся половину; ему очень хотелось бы одёрнуть её и спросить:
– Чего прилезла?
Но он не может сразу сориентироваться в ситуации, подстраивается под её тон и громко отвечает:
– Никаких ключей, Шура Павловна, миленькая, я не брал.
– Так куда же они девались? В доме их нет. Я уж их везде обыскалась… Не мыши же их уволокли в нору! Вспомни, Сережа, голубчик, может, ты их где спрятал?... Целая связка была на ремне. Самые необходимые!...
Александра Павловна ластится к мужу, щебечет, кокетничает, принимает позы наивной девочки, призывно усмехается, – тогда как её глаза, искрящиеся, любопытные, беспокойно оглядывают все уголки комнаты, всматриваются в анфиладу других комнат, упорно разыскивая Вендриховских.
Наконец, она их высмотрела.
Адам в последней комнате что-то вписывает в огромную книгу, Юлек подаёт Ларсу Олдену шестиугольные таблицы графита, которые тот считает, сперва внимательно осматривая, складывает в пирамидки.
Истенева не может совладать с радостью, что, наконец, ей удалось достигнуть цели своих долгих и неустанных поисков. Она отворачивается от мужа и спешит в комнату, где работают Вендриховские.
– Как поживаете, господа? И любезный Юлек! Наконец, я вас нашла! – кричит она, довольная «находкой», и хочет проникнуть в комнату.
Ларс заступает ей дорогу, вежливо снимает шапочку, которую носит постоянно, кланяется, и со своим архикомическим акцентом говорит:
– Нельзя! Извините-с, Александра Павловна, мы тут очень заняты.
– Я пришла вас проведать, господа!... Не хотите принять даму, это невежливо, это очень невежливо с вашей стороны!
– У нас нет времени принимать визиты, – учтиво, но решительно заявляет Ларс Олден, и захлопывает дверь перед госпожой Истеневой, энергично задвинув засов.
Шура сконфуженно уходит.
Сергей Истенев, который насмешливо наблюдал за ухищрениями своей половины, наконец, разражается хохотом, по поводу её конфуза и афронта, которым её встретил старый финн.
– Ну! Шурочка! Душа моя! Нашла ключи, а? Ту связку самых необходимых?... Нашла? – спрашивает Истенев, когда жена проходит около его кресла.
Шура, головой и плечами, делает жест неопределённого значения.
– Дрянь! – громко говорит Сергей Истенев, и опять хохочет. – Знаю, зачем ты сюда приволоклась… «Нет такой мыши, чтоб колокольчик на шею коту повесила», и ты, Шурочка, не найдёшь способа меня обмануть. – Дрянь! – повторяет он и сплёвывает.
* * *
– Христос воскрес! Христос воскрес! – этот окрик звучит на все лады в доме Сергея Демьяновича Истенева. По поводу пасхальных праздников все работники администрации Алибертовского графитного рудника собрались у своего шефа.
Александра Павловна одета в самое яркое из своих петербургских платьев и считает себя красавицей. Ведь так ей повторяют собравшиеся гости в доме её мужа Сергея Истенева. Повторяют хором и в унисон. А Шура больше всего верит похвалам, хотя зеркало должно бы её остеречь и предупредить, что всё неправда, всё издёвки, потому что у неё короткий, калмыцкий нос, крупное лицо, пятнистая кожа, волосы рыжие, а фигура – грузная, унаследованная, видимо, от отца-немца.
Но она вертится по комнате, как юла, раздаёт поцелуи направо и налево, и охотно принимает ответные.
Притом, неустанное внимание её направлено в сторону Юлека Вендриховского, который её избегает.
Приказчики давно уже всё поняли. Чтобы услужить и понравиться жене своего начальника, они окружают Юлека тесным кольцом, из которого бедный паренёк пробует вырваться.
Напрасно! Осадили его надёжно.
И тогда он предаётся свой судьбе…
Александра Павловна замечает положение Юлека, выгодное для её планов.
Как уж проскальзывает она в кружок приказчиков, которые скромно расступаются…
– Христос воскрес! – кричит Шура.
Целует Юлека, который с явной неохотой и явным отвращением легко прикасается губами к щеке Истеневой.
– Пан, вы от меня прячетесь! – говорит Шура приглушённым голосом, в котором слышатся обида и огорчение. – Пан ничего не ест и не пьёт… Пану скучно… А однако… А однако… Среди нас найдётся столько чувствительных сердец…
– Я не нуждаюсь в них, и этим счастлив, – нетерпеливо прерывает Юлиуш собеседницу, которая его безмерно раздражает, поскольку он чувствует, что делается смешон, и что может быть скомпрометирован.
– Я попробовал уже все совершенства кулинарии, которые пани приготовила для нас, и убедился, что Александра Павловна замечательная хозяйка… Поздравляю!...
– Премного благодарна, спасибо, большое, большое спасибо, – усмехается Шура, склоняясь перед Вендриховским в низком поклоне. – Вы попробовали блюда, мною изготовленные, ладно! А теперь попробуйте заграничный продукт.
И подаёт ему серебряный кубок, наполненный какой-то мятной ароматной жидкостью.
– Пей, пан! – приглашает Юлека. – Это редкий заграничный ликёр. Алиберт прислал Сереже одну бутылку. Я немножко отлила для вас. Пей, пан, за моё благополучие и за моё здоровье.
Она суёт ему в руку серебряный кубок с ароматной густой жидкостью, и всё более настойчиво требует:
– Пей, пан, за моё здоровье.
Чтобы отвязаться от нахальной бабы, Юлек одним духом выпил всё содержимое кубка.
– Вкусно?... Правда, вкусно, а?... – спрашивает женщина. – Ну-с, скажи, пан, вкусно?...
– Омерзительно! – встряхивается Юлек. – Отвратительно! Никогда в жизни ничего более противного не пил.
Шура пожимает плечами и удивляется:
– Вот и видно, что ты не знаешь толк в заграничных дорогих ликёрах. Но раз тебе не понравился подарок купца Алиберта, закуси калачом моего приготовления. Тесто я месила своими руками.
И подаёт ему калач с сыром.
И крепко стискивает его руку…
Наконец, уходит…
Потом шастает по комнате, держа в руке полотняный, цветной, вышитый рушник и попеременно использует его, как веер, носовой платок и полотенце, которым вытирает принесенные из кухни стаканы и тарелки.
Какой-то музыкальный гость заметил висящую на стене гитару.
Снимает её и извлекает из старого инструмента пару стонущих тонов.
Двое других гостей начинают тренькать на своих балалайках, а потом предлагают хозяйке дома – они охотно бы ей аккомпанировали, если бы она пожелала спеть.
Александра Павловна вздрогнула, отказываясь под предлогом, что охрипла, и не стала.
После долгих упрашиваний, уступает, однако, настойчивым просьбам присутствующих и садится посреди комнаты.
Около неё сидят гитарист и двое с балалайками.
Гости полукругом окружают Александру Павловну и музыкантов.
Шура вытягивает ноги, меланхолично смотрит на кончики своих туфель, будто ожидает найти в них поэтическое вдохновение, смахивает с них пыль всё тем же вышитым рушником, который таинственно складывает и разворачивает и, наконец, перекидывает его себе через плечо и…
Начинает модную в то время весьма распространённую в Сибири песню «О боевом офицере». Этот герой счастливо воевал и побеждал Галлов, которые напали на матушку Россию, но сам оказался в плену у своей красавицы-любовницы, которая посекла его на мелкие куски его же победоносной саблей… на могиле некоего храброго юноши.
Песня вызвала аплодисменты и общее восхищение. Присутствующие хлопают в ладоши, притоптывают и кричат, что песня сердечная, красивая, такая же красивая, как её исполнительница.
После этой арии Александра Павловна отдыхает.
Глубоко вздыхает, рушником вытирает пот со лба и поглядывает в сторону Юлиуша Вендриховского.
Тот как раз говорит брату:
– Все эти кушанья, алкоголь и этот визг меня одурили: я себя плохо чувствую. Ради Бога! Адасю! Бежим из этого адова предбанника!
Выходят.
Шура заступает им дорогу в дверях.
– Не попрощавшись с хозяйкой дома, господа? Ну-с, это очень нехорошо!
– Христос воскрес! – добавляет она, приближая щёку к устам Юлека.
– Христос воскрес только один раз, – жёстко ответил парень, резким движением оттолкнул от себя назойливую и бесстыдную женщину.
За Вендриховскими вышел и Ларс Олден.
Этого никто не задерживал…
Переступив через порог дома Истеневых, Ларс сплюнул и, зажигая свою короткую фарфоровую трубочку, буркнул:
– Жена Пентефрия[13]!
Притом, его худое, усталое, вспаханное тысячью морщин лицо дёргалось от издевательской усмешки.
…………………………………
…………………………………
Есть в Иркутской губернии далёкий уголок, это Селенгинская долина, с востока до юга открытая для солнечных ласк и улыбок, а с севера заслонённая полосой высоких гор, увенчанных синеватыми лесами.
Таинственный шёпот древней пущи долетает сюда издалека… издалека также чувствуется веяние, ароматное, как восточный бальзам, и живительное, как старое венгерское вино.
В Селенгинской долине особенно буйная и богатая растительность.
Тамошние луга пламенеют сказочной оргией цветов.
Растут там фиолетовые сибирские благоуханные ирисы, мелкие пахучки[14], огромные белые ромашки, величиной с астры, у подножия гор над ручьём полосой тянутся голубые кустики незабудок.
Над травами на стройных высоких стеблях колышутся бледно-жёлтые чаши цветка, похожего на наш коровяк или медвежье ухо. Но в этом царстве флоры главенствует пламенно-алый цветок жарок, необыкновенно красивый, который в Сибири слывёт символом любви.
В гуще зелёных трав, которые колышутся волнами, как море, в Селенгинской долине высится деревянное строение тёмно-голубого цвета, выше всех хат в аймаке.
Можно бы подумать, старый польский деревенский костёл, только бы напрасно на нём искать крест… Вместо этого на вершине стоит прут из блестящего металла, с заострённым концом, который как бы вонзается в облака.
Внутри строение заполнено деревянными и каменными изображениями Будды. Стены обвешены картинами, представляющими Будду в его многочисленных обличьях.
В глуби строения стоит стол.
На нём три медных сосуда, предназначенных для жертв, состоящих из злаков, соли и кусочка жареной баранины.
Около стола, обращаясь к алтарю, лама ежедневно отправляет религиозный обряд, ибо это синеватое строение – есть пагода бурятов-буддистов, и такое должно находиться в каждом аймаке.[15] Буряты – племя монгольского происхождения и говорят на двух монгольских наречиях.
Одни признают шаманизм и они – диковаты, полны неукротимой похоти, а также кровожадных инстинктов – это кочевники.
Буряты-буддисты, наоборот, облагорожены влиянием культа, который осуждает всякую несправедливость и ненависть, который запрещает всяческие обманы и велит не обижать даже самое ничтожное живое творение.
Буряты-буддисты придерживаются старых мест жительств. Одно из таких как раз и есть аймак в Селенгинской долине.
Синеватые дома в Селенгинской долине видные, высокие, чистые.
Тот, который принадлежит вождю, тайдзы[16], стоит на обочине, отличаясь от других, как самый высокий, нарядный, просторный.
Дом начальника племени должен быть обширным, потому что здесь проходят собрания шуленгов[17], которых тайдзы призывает, когда требуется совет старшин в важных делах племени, при разборке ссор, решений споров и торгов между жителями аймака.
…………………………………
После пасхального завтрака у Истеневых Юлек Вендриховский сразу же заболел.
А как раз, по случаю радостного рождения в царской семье, общая амнистия была дарована политическим преступникам той каторги, к которой оказались приписаны братья Вендриховские.
Они могли сразу же отправиться в обратный путь на Родину, если бы не то, что Юлек не вынес бы далёкого и утомительного пути.
А Адаму Вендриховскому рассказали, что больные сибиряки, очень часто, после долгого пребывания в Селенгинской долине, вновь обретали силы и здоровье.
Поэтому Адам увёз туда Юлека.
Остановились они в доме князя, где царили сердечность, гостеприимство, удобства, которых и ожидать невозможно было в этом селении, столь отдалённом от цивилизации.
Но, несмотря на прекрасный климат, несмотря на старание и опёку брата, и на лекарства, привезённые из Иркутска, состояние Юлека всё ухудшалось.
Интеллигентный, красивый, полный бодрости цветущий юноша превратился просто в скелет, полысел. Зубы у него расшатались, кожа потемнела, губы покрылись горячечными пузырями, мысли рассеивались – он угасал с каждым днём, а, вернее, даже с каждым часом.
…………………………………
Но что же так внезапно вызвало болезнь Юлека, болезнь, которая поразила и разрушила весь его организм? – Адам узнал это уже после смерти брата.
А случилось вот что: Сергей Истенев поручил одному из кочующих племён бурятов-шаманистов доставить себе дорогой мех, и как только его получил, отказался уплатить оговорённую цену.
А шаман этого племени прослышал, поскольку это была всем известная тайна, – что Истеневы живут между собой в постоянном состоянии войны.
И тогда шаман предложил Александре Павловне приготовить для неё настойку из разных трав, которая обладает особыми свойствами: пробуждает в мужчине пламенную страсть к той женщине, которая этим настоем его напоит.
Шура с восторгом приняла предложение и за эликсир шамана заплатила большие деньги.
Но шаман продал Шуре не любовный эликсир, а медленно действующий яд, надеясь, что она напоит им своего мужа, и тот умрёт, а шаман будет отомщён за совершённый Истеневым обман и воровство неоплаченного меха.
Шура же, считая, что добыла любовный напиток, напоила им Юлека, в которого была так безответно влюблена.
Так Юлек Вендриховский пал невинной жертвой мести бурята за обман Истенева, выпив тот самый заграничный ликёр, которым так потчевала его Шура и который был смертельным ядом, изготовленным шаманом для убийства Истенева, который, увы, уцелел.
© М. Кушникова, перевод, 2007.
© М. Кушникова, В. Тогулев, предисловие, составление, 2007.
© А. Брагин, оформление интернет-сайта, 2007.